Все новые сказки

По дороге она рассказывала о жизни в Румынии, о побеге от коммунистов в Мюнхен, где она какое-то время жила среди цыган. Был холодный октябрьский вечер, я слушал, не чувствуя необходимости отвечать. А она держалась за мою руку и беспечно болтала о жизни, которая казалась мне историей из книжки.

Мы перешли на ту сторону, и вскоре она привела меня в район, где складов было гораздо больше, чем жилых домов. Мы спустились по лестнице, ведшей к двери полуподвального помещения. Она открыла дверь без ключа, просто толкнув ее.

Дальше – длинный коридор, еще одна лестница, спуск не меньше чем на три этажа, зал и опять дверь, от которой у нее был ключ.

Мы оказались в небольшой слабоосвещенной комнате с кленовым столом в углу и простым матрасом на полу. Окон, конечно, не было, запах стоял сухой и затхлый, как в склепе, который не открывали несколько веков.

Дверь за мной закрылась, и я повернулся, чтобы взглянуть в глаза Джулии. Их лунный блеск стал еще ярче, а от улыбки у меня перехватило дыхание. Она стянула голубую футболку, перешагнула широкие джинсы и предстала передо мной нагая. Бросившись к ней, я осознал, что мое непреодолимое влечение нарастало с того момента, как Мартин начал мне угрожать. Я спустил брюки, и Джулия засмеялась. Я повалил ее на матрас, и мы соединились. Брюки так и остались на моих лодыжках, и ботинки я не снял – торопился. Мне надо было срочно оказаться в ней. Я должен был трахать и трахать и трахать ее. Ничто не могло меня остановить. Даже оргазм лишь на пару мгновений притормозил мощное и ритмичное движение наших тел.

Джулия не переставая смеялась и говорила со мной на каком-то иноземном языке. То и дело она убирала с моего лба волосы и ловила мой взгляд своими жутковато-искристыми глазами.

Я корчился на ней, а она обвивала меня ледяными руками и ногами. Я не мог остановиться, не мог выйти из нее. Впервые в жизни я почувствовал, что такое настоящая свобода. Я понял, что лишь эта страсть смогла что-то расшевелить в бездонных глубинах моего существа.

Очнулся я, не помня, что потерял сознание. И все-таки без этого явно не обошлось, потому что теперь я лежал в другой комнате, на кровати. Запястья и лодыжки были прикованы к ней цепями.

В этой комнате также отсутствовало окно, и воздух был затхлый. Мне показалось, что я где-то глубоко под землей, но тем не менее я закричал. Я визжал и орал, пока не охрип, но никто так и не пришел. Никто меня не услышал.

Проходил час за часом, а я все бился и орал, но цепи были крепки, а стены толсты. Единственным источником света была похожая на колонну свеча, оставленная Джулией. Я гадал, суждено ли мне умереть в этой подземной гробнице.

Порой меня посещала тревога: может, это заговор расистов против нью-йоркского СЧС? Может, они похитили меня, чтобы чего-то добиться. И линчуют или сожгут. Я стану мучеником за наше дело.

Через много часов дверь наконец открылась, и вошла Джулия. Я завизжал что было сил, но она не обратила внимания. Улыбнулась, села рядом на кровать. Она была босая. На ней был красный бархатный халат до пола, с капюшоном.

– Эта комната внутри другого помещения, а то – внутри еще одного, – сказала она. – Мы глубоко под землей, и тебя никто не услышит.

– Зачем ты меня приковала? – спросил я, стараясь не выдать своего страха.

В ответ она встала, широкий халат упал на пол. Она была обнажена – как и я. У меня захватило дух, только не знаю, из-за ее наготы или все из-за тех же глаз.

Она опять улыбнулась и опустилась рядом со мной на колени. Быстрый поворот головы – и она впилась в мое левое предплечье.

Следующие несколько абзацев описывают много дней моей жизни.

Как передать состояние дотоле мне совершенно незнакомое, которое доводило все доступные мне ощущения до порога переносимости и дальше – за него? Боль была песнью, которую я и пел, и одновременно неутолимо жаждал петь. Моя текучая кровь была не только моей жизнью, но вбирала себя жизни всех, кто был до меня. Трепещущий восторг Джулии проникал в мою грудь и там превращался в зверя, который пытался когтями и зубами выдраться наружу, чтобы избавиться от скорлупы цивилизации.

Спина выгибалась дугой, я кричал, стремясь освободиться – и в то же время продлить мою боль. Я хотел питать Джулию своей кровью больше, чем совокупляться с ней. Я словно вернулся в раннее детство – новые ощущения так восхищали меня, что цепи были необходимы – дабы сдержать мой экстаз.

Откидываясь на матрас, я переставал существовать. Я становился пустой оболочкой, покинутым коконом, в котором гусеница превратилась в бабочку, а потом улетела. Внутри меня была пустота и снаружи тоже. Я не был мертв, потому что никогда по-настоящему не жил. Вертлявая гусеница и трепещущая крыльями бабочка использовали мое безучастное «я» как перевалочный пункт, оставив мне пустоту, похожую на мимолетную тень полуулыбки.

– Ювенал Никс… – прошептал голос.

– Что? – прохрипел я.

– Это твое имя.