Все новые сказки

Я испытывал к старухе отцовские чувства, а в собственных костях ощущал древнюю старость. Был летний вечер, солнце уже зашло за горизонт, так что головокружение меня не беспокоило.

– Идем, – сказал голос в моей голове.

Я обернулся и увидел зубчатый желтый нимб, парящий в воздухе за моей спиной.

Я хотел пойти за ним, но странный визгливый голос произнес:

– Позже!

– Пойдем позже? – спросил я пустоту.

Нимб исчез, а я пошел к себе в подземелье, ожидая, что он появится там. Трапезничал я недавно, так что особой нужды в охоте не было.

Тем же вечером нимб вновь возник в моем бункере. Он довел меня до прохода на Бруклинский мост и пропал.

Я шел по пешеходной дорожке. Час был поздний, погода не по сезону холодная, и прохожих было мало. Миновав первую опору, я увидел женщину, которая залезла на горизонтальную балку и собиралась прыгнуть вниз.

Благодаря моему состоянию я довольно ловок и силен. Я бросился к балке и схватил женщину за руку в самом начале ее падения. Я втащил ее обратно и обхватил за талию, чтобы она не сделала второй попытки.

– Это вы плохо придумали, – сказал я. Голос мой звучал сипло, надтреснуто, – я редко говорил вслух.

– Что у вас с глазами? – спросила она.

Я отчего-то улыбнулся.

– Вы хотели покончить с собой, – произнес я.

– Теперь уже не покончу, – ответила она, – кажется. – Обернувшись, она посмотрела вниз. – Угостите меня кофе?

Ее звали Иридия Ламон. Она родилась и выросла в Северной Калифорнии, а в Нью-Йорк приехала учиться живописи.

– Я вышла замуж за одноклассника, но у нас с ним все разладилось, – поведала она мне в кафе «Говорящий Боб» на Бруклин-Хайтс.

Ничто в ее поведении не напоминало о том, что она совсем недавно собиралась свести счеты с жизнью.

Я был так возбужден общением с нимбом и спасением человеческой жизни, что не сразу оценил силу ее аромата. Ее кровь содержала букет, с которым я прежде не встречался. Я ощутил первобытное влечение. Мне стоило больших усилий не впиться в нее прямо там, в кафе.

– Вы поэтому пытались убить себя? – спросил я.

– Тарвер все время хандрит, – ответила она. – Тупо слоняется по дому, когда не на работе, к тому же завидует, что я пишу. Стоит мне взяться за кисти, всегда находит повод, чтобы помешать. То ему нужно мое внимание, то в доме что-нибудь не так. Начинает ныть про неисправную сантехнику или неоплаченные счета – только бы отвлечь меня, только бы я не жила своей собственной жизнью, которая ему покоя не дает.

– Вы не ответили, – сказал я.

– Я не обязана отвечать вам, Ювенал. Что это за имя такое странное?

– Когда-то я тяжело заболел. Одна женщина спасла мне жизнь, а потом предложила мне новое имя – Ювенал Никс.

– С чего?

– Это значит Дитя Ночи.

– Похоже на заглавие стиха.

– После болезни у меня аллергия к дневному свету. Я слабею, если выйду на улицу в солнечный день. А если пробуду под солнцем долго, теряю сознание.

– И сыпь бывает? – спросила она. Она улыбалась – а ведь часа не прошло после ее попытки самоубийства.

– Нет, но у меня и на яркий лунный свет что-то вроде аллергии.

– Ну-ну… И это называется выздоровел?

– Вполне. Я знаю, как следует жить, и каждую ночь переживаю экстаз.

Это была правда, хотя до того я никогда не говорил об этом. Я не был обречен, я не был инвалидом. Не скучал по семье и друзьям. Моя давняя жизнь казалась мне жизнью лабораторной крысы, которую исследователь заключил в лабиринт. Мой пол, моя раса, замкнутые круги моего существования, – все это были цепи смертности, узы, вызывавшие у меня содрогание.

– Экстаз? – пробормотала она.

Я взглянул ей в глаза и понял, что люблю ее. Ее дыхание источало аромат продолжения рода.

– Почему ты прыгнула? – спросил я.

– Просто все как-то сошлось, – сказала она обыденным тоном. – Не хотела возвращаться домой к Тарверу, поняла, что больше никогда не буду писать.

– А нельзя было просто уйти от него?

– Это бы его убило, и убийцей была бы я.

– Значит, ты сделаешь это опять?

– Вряд ли, – задумчиво ответила она.

У Иридии была темно-бронзовая кожа и большие миндалевидные глаза. Волосы золотисто-каштановые, густые, стянутые в косу, напоминавшую толстый канат.

– Почему? – спросил я.

– Потому что я верю в судьбу, а ты спас меня в самый последний момент, когда я уже сдалась.

– Ты больше не захочешь умереть, потому что я тебя спас?

– Не только потому, что спас, – сказала она, протянула руку через стол и взяла мою ледяную кисть. – Я ведь уже спрыгнула. Уже почувствовала невесомость. Я уже отдалась смерти, а ты поймал меня и спас.

Мы взглянули друг другу в глаза, и я понял, что пропал.

– Ты откажешься от солнца? – спросил я.

– Ни за что, – ответила она. – Я акварелист, и мне надо питать мою душу.

– Но ты же хотела умереть, – возразил я.

– Больше не хочу.