Все отношения

- Замолчите, Аллот, - прошипел я, донельзя раздраженный, - к чему все эти разглагольствования?

- А? Вы полагаете, что ни к чему? Позвольте с вами не согласиться. Допускаю, что Тысячный Заказ расположен целиком в плане матерьяльном и далек от того мистического заряда, который насытил Тысячный Год, и которым отмечен переход из десятого века в одиннадцатый. Но не забудем, что земное крепко связано с неземным. Почти, можно сказать, с ним слито. Всякому известно, что житейское благополучие поощряет движения души. И что бедность с ее непременными спутниками: голодом, холодом, неуверенностью в завтрашнем {100} дне, поощряет движения тела и вызывает социальные беспорядки. Тело поставлено перед дилеммой: преодолеть земные трудности, или умереть и разложиться. Где же во время такой земной, такой низменной борьбы за существование, помышлять о красотах духа? О нем помыслят после утоления голода, обогревшись у огня... Но это вскользь, на ходу. Возвращаюсь к Тысяче Заказов. Об этой Тысяче, можно сказать, можно даже на-пи-сать, что у нее один лик, если бы были тысячу раз заказаны одинаковые непромокаемые плащи или бутыли с ядовитыми газами. И другой, если дело касается возвышающего дух искусства. Пусть даже прикладного, декоративного. Все-таки искусства...

Оттого, что на этот раз Аллот говорил ровным голосом, не называя меня Реверендиссимус Доминус, не вставляя своих хэ-хэ, и оттого еще, что я не был его единственным слушателем и делил недоумение с приглашенными, его кривляние только больше коробило. Я не понимал, к тому же, что могло его к этому выступление побудить? Точно в ответ на мою мысль, стоявшая за мной мастерица тихонько обратилась к своему сосуду:

- Любовь-то, любовь-то, скажите пожалуйста, что делает...

- И добавлю, в заключение, что этим нашим устремлением ввысь мы обязаны Зое, - продолжал Аллот, - так как только ее исключительное дарование позволило нашему коммерческому предприятию стать отделением храма искусств! Зоя! О! Зоя! Где вы?

Отошедшая в глубину помещения Зоя стояла там как окаменелая. На зов Аллота она не отозвалась никак: не произнесла ни единого звука, не улыбнулась, не пошевельнулась. Отыскав ее глазами, он застыл. Я различил в его взгляде какой-то коротеньки луч: был ли это вопрос? Была ли это мольба? Смирение? - Не знаю.

Приблизившись к ней он предложил ей руку, на которую она нехотя оперлась, и подвел ко мне.

- Зоя и я, мы оба вас благодарим, - сказал он попросту, слегка поклонившись. Она же не шевельнулась. В глазах ее я прочел мучение.

Тотчас же она выпростала руку и снова отошла к мольберту. Послышалось что-то вроде нелепых смешков, и все вошло в обычное русло.

Оказавшись, по окончании приема, на улице вдвоем с Аллотом, я ему, без обиняков, сказал, что последнее его замечание слегка сгладило неприятное впечатление, оставленное его спичем, но что все-таки оно остается неприятным. И добавил, что в особенности неуклюже было говорить в присутствии посторонних, подвергая Зою ненужному испытанию.

- Реверендиссимус, Реверендиссимус, - ответил он, - неужели же вы могли хоть на мгновение допустить, что охотнику за сюжетами достаточно плавать по поверхности жизни, что его могут удовлетворить, хэ-хэ, лишь ее телесные проявления, что ему не захочется, иной раз, нырнуть в глубины инстинктов или взлетать к {101} метафизическим вершинам? Земно склониться перед догматами? Почувствовать дыхание потусторонних ветров и осознать себя не просто мастером литературы, а мастером избранным? Надо ли мне признаться? А? Признание очень удобный и излюбленный авторами прием. Но я не автор, я охотник за сюжетами, я не пишу книг, я творю их содержание и проникаю в него живьем, стоя, во весь рост! Признаться или не признаться?

- Как хотите. Особого любопытства я не испытываю.

- Да ведь я уже признался, - проговорил он, - я уже сказал, что гонюсь за сюжетом характера...

- Характера?

- Житейского. Да, да, житейского! Чувственного. Сентиментального. Психологического. Морального. Религиозного. Церковного. Недурно задумано? А? Скажите, Реверендиссимус?

Вскоре после этого Мари и девочки вернулись из деревни и дома, с их приездом, водворилось радостное оживление. Мари-Женевьев и Доротея загорали, были веселы и с увлечением разбирали заготовленные мной подарки. Ритуал "охапок времени" был возобновлен.

- Смотри, - говорила Мари, - минут больше чем когда бы то ни было. Я много их накопила для тебя, в деревне. Смотри, смотри как они носятся во все стороны !

Я был растроган, я был смущен. И только немного спустя понял причину моего смущения: я упустил необыкновенный случай ответить, что я тоже собрал немало минут. Как раз, когда Мари с девочками были в деревне, пришли старинные часы. Наведя справку о хорошем мастере, я не нашел, однако, свободного времени, чтобы пойти к нему сговориться. Так что неподвижные стрелки как раз тоже копили минуты. Впрочем, радость встречи все отодвигала на второй план. Она так меня захватила, что я забыл сказать Мари о новом наследстве.