Все оттенки черного

Теперь зрители смотрели на него не с растерянностью и изумлением, а с самым настоящим страхом и ужасом.

— Он вернулся. Клаус снова вернулся, — прошептал магистратор.

— Он вернулся!

— Отпустите Клауса!

— Отпустите Клауса, как велит Бог!

Толпа зашумела, заволновалась и начала напирать на стражников. Они пытались сдержать ее, хотя уже и сами не испытывали никакого желания ввязаться в столь пугающую историю. А люди кричали и всё больше теснили их:

— Отпустите Клауса!

— Никогда, — поднял рывком на ноги Клауса рыжий палач.

— Бог отпустил меня! Он помиловал меня и сказал, что я должен жить! — громко закричал человек с двумя петлями на шее, и его клич тут же подхватили многие из тех, кто собрались, уже нисколько не скрываясь:

— Бог простил Клауса!

— Бог помиловал его!

Петер схватил Клауса за волосы и потащил его по ступеням. То, что он сделал, было очень больно. Никогда раньше коротышка, всю жизнь боявшийся его, Клауса, не осмеливался на такую дерзость. Эх, были бы только у него сейчас развязаны руки, он бы ему показал!

— Ты не уйдёшь от меня, — палач заставил выпрямиться приговорённого и сорвал с шеи остатки от прежних попыток — куски верёвок, переходящие в петли. На местах удушении, на коже остались кроваво-синие рубцы.

Петер накинул на шею Клауса новую петлю.

— Ты нигде не скроешься от наказания! Скажи мне, скажи мне, Клаус, какой вкус у поцелуя смерти? Ты же это знаешь, ты должен знать!

— Я знаю, Петер, один на всём белом свете, — устало признался вор и разбойник.

— Так скажи же!

— Никогда!

— Будь ты проклят, Клаус, будь ты проклят! — взревел в ярости палач, и створки в третий раз опять разошлись.

Клаусу удалось зацепиться за них ногой, но палач больно ударил по ней, и казненный тяжело обвис на верёвке.

— У него всё время стоит! Посмотрите! Всё время стоит! Он так хочет жить! Помилуйте же Клауса, и я подарю ему свою любовь! Подарю настолько сладкую ночь, что он ее никогда не забудет! — услышал он крик Греты.

И опять умер.

— Как? Это ты? В какой раз? — с заметным раздражением поинтересовался ангел.

— А что я могу поделать? Они снова повесили меня, монсеньор.

— А моя воля?

— У них оказалось слишком много своей.

— Ну а народ? Народ, что там был?

— Народ изменился, милорд. Неистовствует и требует, чтобы меня отпустили.

— Клаус… — с непередаваемым теплом и состраданием произнесло светящееся существо и встало. Оно оказалось таким огромным, что приходилось задирать голову, чтобы смотреть на него хотя бы снизу вверх. Оно было таким широким, что закрыло собой весь остальной мир. — Клаус, хочешь, я немедленно пошлю камнепад, и все они погибнут.

— Не надо, не надо, монсеньор.

— Тогда я вышлю ужасающий мор, и никто не выживет.

— Прошу тебя не делать этого.

— У тебя такое доброе сердце, Клаус… — Гигантские невидимые руки обняли бывшего вора и разбойника и прижали к чему-то тёплому и мягкому, совсем такому же, как тело матери, когда он в нём нуждался, будучи младенцем. От небесного создания исходило такое сострадание и любовь, что Клаус хотел прижаться к нему всё сильнее и сильнее.

Но объятия почему-то разжались.

— Я люблю тебя, Клаус, — мягко сказал ангел, — и открываю для тебя путь на небо. Нарекаю иным именем. Теперь ты не Клаус, теперь тебя зовут Амаил.

Клаус вдруг почувствовал приятный зуд между лопатками: в том месте, откуда появились и начали расти крылья.

— Ты слишком много страдал, Амаил, и все предали тебя. Путь наверх для тебя открыт.

За троном неожиданно образовалась самая настоящая светящаяся дорога, уходящая далеко-далеко ввысь.

— Одну минуточку! — сказал Клаус.

Он отвернулся и легко перешагнул через невидимый барьер, разделявший мир людей и то место, где он только что побывал.

Он снова лежал и хрипел под подмостками эшафота.

— Клаус опять вернулся… — едва слышно, с ужасом прошептал кто-то в полной тишине. — Четвёртый раз.

Люди вокруг оцепенели. А Клаус, он же Амаил, встал и принялся расти. Когда вымахал больше трёх метров, то обратился в красивого юношу в белых ниспадающих одеждах и с большими белыми, развёрнутыми за спиной крыльями. Неторопливо поднялся по ступеням и подошёл к палачу:

— Ты хотел, Петер, узнать, что чувствуешь, когда смерть целует тебя? Вдохни запах танца с ней!

Палач, не в силах вымолвить ни слова, лишь кивнул головой. А Клаус обхватил его голову обеими руками.

— Она у меня на губах, — прошептал он так, что его услышали все, кто находился на площади. А потом приблизился к своему убийце и поцеловал его в губы.

От жаркого поцелуя его кожа и кожа Петера посыпалась вниз золотым дождём. Лицо Клауса, по мере того как поцелуй затягивался, всё вытягивалось и вытягивалось, превращаясь в хищную демоническую морду. Руки обратились в лапы, тело покрыла чешуя, а за спиной белые крылья изменили свой цвет на чёрный.

Клаус ещё немного подержал в руках череп палача — всё, что осталось после того от поцелуя — и отбросил его прочь.

Со стуком упал тот на верхнюю ступеньку и запрыгал по остальным, пока не докатился до ног ближайшего стражника, что в ужасе отпрыгнул от него.