Все оттенки черного

Чуть в стороне от остальных собрались дамы с вполне известной репутацией. Со многими из них он был, да притом не раз, и оказывался настолько хорош при этом, что они клялись ему в любви в страстные минуты тёмных ночей, в те времена, когда попадался хороший улов. А теперь — вот же незадача — все смеялись и показывали на него пальцами.

— Пора, пора, ведь приговор зачитали! Господа палачи, давайте скорее, приступайте, сколько же можно ждать! Я хочу посмотреть, как у него встанет. Говорят, у висельников он встаёт сам собой. А у Клауса дубина ещё та! — закричала, едва не сорвав голос, белокурая красавица Грета, вдова патера. В свои двадцать пять она, как говорили злые языки, уже не удовлетворялась жителями собственно самого городка, и переспала на ярмарках, опять же по мнению более зрелых кумушек, со всей округой.

— Вздёрните его! — весело и звонко поддержали её товарки. — Мы тоже хотим посмотреть!

— Поторопись, палач! — заревела, завыла и загоготала толпа.

— Смерть Клаусу! — в восторге заныл и заплакал от счастья захваченный общим настроением сын Эдигера и снова что-то бросил в пойманного разбойника.

— Пора, Клаус, пора. Народ требует. Передай подружке с косой привет от меня. Скажи Смерти, что я успею порадовать её ещё не одним прохвостом, — ухмыльнулся небольшого роста рыжий с веснушками Петер. Он даже капюшон не постарался накинуть, а ведь они не раз выпивали вместе и не один раз сносил тот на своей толстой шкуре проказы приговорённого. Ухмыльнулся же напоследок старый приятель широко и зло, показав в улыбке гнилые зубы, и дёрнул за рычаг.

— О-о-о-о-х, — простонала толпа.

— О-о-о-о-ох, — шумно взлетела над черепичными крышами большая стая голубей.

А под ногами Клауса разверзлась бездна, куда он тяжело и грузно ухнул всем весом.

Так как руки за спиной у мужчины были связаны, у охваченного паникой тела и мозга вся надежда оставалась на ноги. Клаус засучил ими и замолотил по пустоте. Он словно принялся танцевать дикий и никому не известный танец, исполненный в капле воды, где все движения ограничены и стенки кругом до того крепкие и скользкие, что Клауса неизменно отбрасывало назад с каждого с таким трудом отвоёванного сантиметра.

И ещё. У танца был запах. Запах танца.

Язык казнённого вывалился наружу, глаза выкатились из орбит. Клаус захрипел, ведь ему очень не хватало воздуха. А воздух был так ему нужен. Он так хотел вдохнуть хоть немного его внутрь себя!

Пока он отплясывал, в глазах всё больше и больше темнело.

И вдруг Клаус понял, что его член без всяких там эротических фантазий поднялся. От головы отхлынула кровь, и вся она устремилась вниз тела. Его естество так набухло, напитанное притоком перенаправленной крови, что едва не разорвало штанину.

— Ого! — восторженно закричала Грета. — Вы только посмотрите на него!

А Клаус провалился в темноту. И через секунду ощутил, что руки снова стали свободными. Открыл глаза и обнаружил, что стоит где-то в неизвестной точке бесконечного пространства, наполненного светом.

Там, куда он попал, не было больше ничего и никого, кроме него самого и ещё… кого-то.

Неизвестный, огромный и величественный, восседал на гигантском троне. Всё тело незнакомца закрывал яркий свет, из которого по краям вытягивались длинные перья. С одной стороны они оказались на удивление белоснежными, но с другой чёрными как сажа.

— Привет, Клаус, — произнёсло существо на троне вроде как негромко, но так, что слова проникли глубоко в сознание. Невольно человек ощутил неведомый раньше трепет в душе.

— Привет, — прохрипел в ответ преступник и вдруг с удивлением обнаружил, что и верёвки, только что сжимавшей шею, тоже нет.

— Как там горожане? — почему-то первым делом поинтересовался Свет с крыльями.

— Беснуются, — честно ответил Клаус. — Радуются, совсем как дети. Так радуются, как я никогда не видел. Как будто попали на праздник.

— Их можно понять, — заметил Свет. — У них ведь совершенно нет никаких развлечений. Жизнь трудна, тяжела и быстро заканчивается. Нужно же как-то снимать стресс.

Разбойник совершенно не знал, что означает слово «стресс», но поспешил согласиться:

— Конечно, надо иногда и расслабиться. Мне и не жалко совсем, пусть смотрят.

— Я много слышал о тебе, Клаус. И много знаю о тебе, — строго произнесло неведомое создание.

— И? — замер Клаус.

— Очень много всего. Больше плохого, чем хорошего.

— Меня могли оговорить. Все люди такие. И потом не всё, что мы считаем злом, может оказаться таковым при более близком рассмотрении. Иногда зло и есть добро.

— Что ты имеешь в виду? — с заметным удивлением спросил судья.

— Ну вот, например, если я граблю заезжего богатея, не нашего, и раздаю большую часть денег для семей нуждающихся — этот поступок засчитывается как недобрый?

— Кхм… Но он же жалуется нам на тебя через тех, кто представляет нас на Земле. Впрочем, засчитывается. А как насчёт убийств?

— Во всех случаях, монсеньор, на меня нападали первыми и мне приходилось защищать жизнь. Поэтому всё выходило… как бы случайно. Ведь так должен действовать любой христианин, если он находится в здравом уме, не так ли?