Все оттенки падали

– Молись-молись, развратница, – захихикали голоса. – Не слышит твой Боженька, отрекся от тебя, как и Митяйка отрекся от гулящей мамаши. Неча было с попенком блудить!

Бучила шел следом за голосами, шарканьем и поскребыванием. Хер знает, какую подлянку выкинут, надо держать ухо востро. Внутрь, может, и не пролезут, а поджечь запросто подожгут, полыхнет храм за милую душу. Лоб остро кольнуло, ледяные пальцы перебрали затылок, невесомо провели по вискам. Поганое ощущение копания в голове пропало так же внезапно, как появилось, оставив над бровями тупую, нудящую боль. Кто-то нахальный попытался заглянуть в разум несчастного упыря. Бучила попробовал мысленно идти по оставленному, быстро истончающемуся следу из злобы и ненависти и наткнулся на глухую черную стену. Дальше хода не было, совсем рядом притаилось нечто поганое, скользкое, за версту разящее гарью и падалью. Бучила похабненько ухмыльнулся, встретив самое меньшее ровню себе. Хм, будет весело…

Паскуды на улице приглушенно загомонили, и тут же в стену последовал тяжелый удар, потом еще и еще. Сруб пытаются прорубить? Так это долгонько, да и не даст ничего. Боженька и побеждает, потому как на стороне Сатаны полудурки одни. Глухие удары сыпались в стену, иконы подрагивали, отвечая встревоженным бряканьем. Рух обернулся проверить своих. Ионы возле Лукерьи не было. Поп расшатанной пьяной походкой волочился к дверям.

– Иона, – шикнул Бучила.

Батюшка не ответил и не обернулся, перекосившись на сторону и подволакивая левую ногу. Скрюченные руки потянулись к засову. Рух явно погорячился, отрядив всех придурков на противоположную сторону. Своих хватает, даже с избытком.

– Стой, мудила! – Бучила дернулся к попу, понимая, что не успеет. Склизкая тварь, потерпев неудачу с вампиром, нашла лазейку в разум попа. Твою же мать! А орущие и долбящие бошками в стену паскуды просто отвлекали бдительного, но крайне доверчивого упыря.

Бучила остановился на полушаге и сдавленно зарычал. Сучий Иона доковылял до дверей, рывком отбросил засов и свалился кулем. Снаружи клубилась непроглядная темнота. Темнота шуршала и постукивала сотнями тоненьких коготков. Сквозняк принес запах вековой пыли, разоренных склепов и плесени. Тьма порвалась, и в церковь вползла увитая клочьями ночного тумана, извивающаяся, кошмарная тварь. Громадная сплюснутая многоножка, сотканная из голых костей, обрывков мертвецких саванов и высохшей плоти. Безглазую, матово отблескивающую башку венчали четыре острых, трущихся друг о дружку серпа, приготовленных хватать, рвать и заталкивать в узкую слюнявую пасть. Уродливое исчадие мрака, прячущееся в древних могилах, веками спящее на ложе из трупов и высохших мумий, присоединяя их кости к своим. Десятки острых ножек, похожих на рыбьи кости, зацокали по полу, двигаясь волнообразно и хаотично, придавая движениям тела мерзкую грацию и красоту. Эта красота завораживала и притягивала, разум кричал: «Беги, дурак!», но ноги отказывались идти. У твари не было имени, ибо те, кто ее повидал, не могли ничего рассказать. Человеческие черепа, вживленные в тело чудовища, вопили раззявленными в мучительном крике, обтянутыми высохшей кожей ртами.

– Лукерья, читай! – заорал Бучила, обходя костяную многоножку по широкой дуге. Подлюка дернулась, распрямляя сегментированное тело в рывке, и Рух сжал скобу. Вспыхнул порох на полке, волкомейка зашипела и дернулась норовистым конем. Бахнуло, глаза застил вонючий, въедливый дым. Заряд картечи большей частью полоснул по святым, но кой-чего досталось и мрази. Несколько серебряных шариков ударили по хребту, с треском ломая полые кости. Уродина запищала, свившись в тугой скрипящий комок. Тоненькие ножки выстукивали по полу омерзительную мелодию, щелкнули жвала.

Рух бросился прочь, отвлекая тварь на себя. За спиной шелестело и терлось, клубок распался, сегменты скрипели. Бучила несся, роняя за собой витые подсвечники, пожара уже не боялся, хай горит, лишь бы сучара не сцапала. Знал, куда бежать, рассчитав все наперед. Он вихрем взлетел по ступенькам и оглянулся. Страшилище нагоняло, извиваясь огромным угрем и разбрызгивая склизкий коричневый гной. Проломленные картечью кости скрежетали, ничуть не замедляя движения. Волкомейка пустая, Поповичем только брюхо отродью сатанинскому щекотать… Рух отступил на шаг, примерился и одним пинком опрокинул купель для крещения. Поток святой воды обрушился в фонтане брызг, хлынув навстречу чудовищу. Зашипело, тоненькие ножки растворились, словно угодив в кислоту, тварь утробно всхлипнула и плюхнулась пузом в озеро из святой воды, корчась, ломая мослы и истаивая в облаке гнилого паркá.

Бучила, удовлетворенно хмыкнув, провозгласил:

– Крещается раб Божий, хм… Костяное говно, во имя Отца и Сына и всего прочего, аминь. Господ крестных прошу к столу.

И тут же скривился, почувствовав жгучую боль. Брызги святой воды попали на оголившееся запястье. Рух задумчиво смотрел, как кожа шла пузырями и плавилась плоть, оставляя жуткие язвы и оголенную кость. М-да, не забывай, кто ты есть…