Все по-настоящему

— Буду иметь в виду. На случай, если когда-то решусь обидеть жену, — улыбаюсь на все тридцать два, стаскиваю, наконец, обувь и, приобняв невестку, звонко целую ту в нос. — Спасибо тебе! И тебе… — оборачиваюсь к брату.

— Это за что же?

— За то, что поняли раньше меня то, что мне самому уже давно бы следовало осознать.

— Ну, наконец-то! — запрокинул голову к потолку отец. — Мы уж было думали, что ты безнадежен.

— Еще бы мы не думали! Двадцать лет не замечать то, что у тебя под носом, — воинственно подбоченивается Кира, от чего ткань платья на ее животе натягивается, и становится заметно, что он уже немного подрос. Интересно, а когда у Татки такой же будет?

— Ага… — бормочу я, а потом осекаюсь. — Какие еще двадцать лет? Ты о чем?

Веду взглядом от невестки к брату, от брата к отцу… И ничего… абсолютно ничего не понимаю.

— О боже, мы все же переоценили его сообразительность, — прикладывает к губам ладошку Кира.

— Похоже на то, — хмурится брат.

— Ты что… ты правда до сих пор ничегошеньки не понял?! — открывает рот сестра, а отец недоверчиво качает головой из стороны в сторону:

— Абсолютно.

Отчего-то начинаю нервничать.

— Вы не можете утверждать, что Татка любит меня двадцать лет. — Брови всех присутствующих изумленно взмывают вверх. Как будто они отрепетировали это движение. — Что? Почему вы все на меня так смотрите?

— Ждем, когда до тебя дойдет. Хотим увидеть реакцию.

— Нет! Вы спятили! Такого не может быть. Никто не может любить двадцать лет и…

Замолкаю. Не могу продолжить. И они тоже молчат. Молчат и… смотрят. Смотрят и молчат.

Ну, нет… Такого не может быть. Повторяю про себя, как дурак. Ведь правда… Не может! Никто не станет любить тебя столько лет и ничего… абсолютно ничего не требовать взамен. Так не бывает. Я опускаюсь на тумбочку у двери и растираю грудь, в которой болит. В памяти всплывает наш недавний разговор с Таткой:

— Ты же не говоришь мне это все только потому, что я об этом мечтала?

— А ты мечтала?

— О, да! Сколько лет…

Если быть точным, двадцать. В ушах нарастает гул.

— Кажется, ему плохо!

— Клим, Клим! С тобой все в порядке?!

— Может быть, позвонить в скорую?

— Я — идиот.

Трясу головой и снова, в который раз, веду взглядом по всем присутствующим.

— Не нужно ему к доктору. Ему лучше выпить.

Киваю. Да, выпить… Чтобы не думать о том, сколько времени я потерял. Сколько боли ей причинил. И каким вообще был идиотом. Теперь мне намного понятнее ее страхи. Я… сам их породил.

— Я все сделал неправильно!

— Это мягко сказано, — подливает масла в огонь невестка.

— Мне нужно все исправить… Саша! Вы… вы пока накрывайте на стол, а я… я сейчас вернусь.

Ныряю обратно в злосчастные туфли, наступая на задники, бестолково толкаю дверь.

— Эй! Ты куда?!

— К Татке!

— Разве она не в больнице?

— Да, там…

— Тебя к ней не пустят. Не чуди…

— Нет, я все равно поеду.

Наконец, замки поддаются, я вываливаюсь в подъезд, не дожидаясь лифта, лечу вниз по ступенькам. Такое странное ощущение… С одной стороны, все кругом будто в тумане, а с другой, мои чувства еще никогда не были так сильно обострены. Только сейчас я замечаю, что в воздухе пахнет весной. Может быть, потому, что впервые за сорок лет смог вдохнуть полной грудью. А до этого я вполсилы дышал.

Машина не успела остыть. Ударяю по газам и, визжа шинами, срываюсь с места. Сердце колотится, как ненормальное, я будто горю… Горю огромным костром до неба. И небо мне благоволит. На моем пути не встречается ни одной пробки, и даже светофоры в кои веки приветливо подмигивают мне зеленым глазом. Бросаю машину у шлагбаума. Прямо под табличкой, запрещающей здесь парковку. Торопливо шагаю через великолепный больничный парк, еще час назад казавшийся мне унылым и куцым, прикладываю трубку к уху… Гудок. Еще один. А потом её тихий, немного хриплый со сна голос:

— Привет. Что-то случилось?

Почему я не подумал, что она может уснуть?! Зачем разбудил?

— Нет. Нет, ничего… Я просто соскучился.

— Правда?

— Очень. А еще я должен сказать тебе что-то важное. Ты можешь выглянуть в окно?

— Постой… Ты что, еще не уехал?!

— Уехал. Но потом вернулся. Ты же на третьем этаже? Включи свет! Никак не соображу, где твоя палата.

— Я не могу! У меня же соседки здесь…

Ах, вот почему она шепчет!

— А без соседок тебе не могли дать палату?! — возмущаюсь я.

— Так веселее, чего ты бурчишь? Давай, я тебе из туалета помашу. Сейчас… — В трубке что-то шуршит, а потом Татка спрашивает. — Ну? Увидел? Я включила свет.

— Ни черта!

— Может, ты не с той стороны здания?!

Господи! Какой же идиотский разговор. Я, наверное, опять не с того начал. Во мне так много мыслей и чувств, что если я не поделюсь ими с Таткой, то просто взорвусь. И мне так важно видеть ее в этот момент…

— Сейчас обойду. Только ты дождись, ладно? Я должен тебе сказать что-то очень и очень важное. Тебе ведь можно стоять?! Кровотечение… оно прекратилось?

— Да. Еще когда ты был здесь. Все в порядке. Правда, — ее голос смягчается и становится таким нежным, что я останавливаюсь на пару секунд, впитывая его в себя.

— Тата, я хочу, чтобы ты стала моей женой.