Все повести и эссе. Авторский сборник

– Там, – сказала девочка и ткнула кулаком в окно.

– Там–там, – с ясной улыбкой сказала мама.

– А кто там живет?

– Там животные, – сказала мама.

– А еще кто там?

– Еще там боги и духи, – сказала мама, – но их там никто не видел.

– А люди там не живут? – спросила девочка.

– Нет, – ответила мама, – люди там не живут. Люди там едут в поезде.

– А где лучше, – спросила девочка, – в поезде или там?

– Не знаю, – сказала мама, – там я не была.

– Я хочу туда, – сказала девочка и постучала пальцем по стеклу окна.

– Подожди, – горько вздохнула мать, – еще попадешь.

Пьяные проводники наконец управились с подстаканником, труп шмякнулся о землю, подпрыгнул и покатился вниз по откосу. Вслед полетели подушка, полотенце, два красных венка и мраморное пресс–папье – покойный, судя по всему, был человек заметный.

– Я хочу туда–а, – пропела девочка на несуществующий мотив, – там–там, там–там…

Мать дернула ее за руку, приложила палец к губам и, сделав страшные глаза, кивнула на толпу скорбящих. Заметив, что Андрей смотрит на девочку, она подняла на него глаза и чуть выгнула брови, как бы приглашая на вершину годов, прожитых неким абстрактным Вахтангом Кикабидзе, чтобы снисходительно улыбнуться оттуда трогательной детской наивности.

– Чего это вы на меня так смотрите, – сказал женщине Андрей, – я, может, тоже туда хочу.

– Это что, – спросила женщина, – в снежные люди, что ли?

Андрей вспомнил цепочку следов на снегу за окном, которую год назад видел из окна ресторана – это явно были отпечатки ботинок, несколько десятков метров тянувшиеся вдоль пути, а затем совершенно неожиданно прервавшиеся, словно тот, кто их оставил, растворился в воздухе.

5

Над столом горела лампа, и Петр Сергеевич пил свой вечерний чай. Он подносил к губам аккуратно обмотанный вафельным полотенцем стакан, дул в него и громко чмокал губами. Чай он всегда пил с легким отвращением, словно целовался с женщиной, которую уже давно не любит, но не хочет обидеть невниманием.

– Судить их надо, – вдруг сказал он. – Судить надо этих сволочей, вот что я тебе скажу.

– Кого? – спросил Андрей. Он лежал на своем месте, заложив руки за голову, и глядел в потолок, по которому ползла какая–то живая черная точка.

– Всех, – сказал Петр Сергеевич и почему–то перешел на шепот. – Весь штабной вагон начиная с бригадира. Ты посмотри, что делается. Ложек уже нет, привыкли. Ладно. А теперь подстаканники. Где подстаканники, а? Скажи мне, где подстаканники?

– Украли, надо думать, – сказал Андрей.

– А воры кто? – вскричал Петр Сергеевич тоном Чацкого, устраивающего очередное разоблачение в тамбуре вагона Фамусовых. – Да и не просто воры уже. Это раньше воровали. А теперь – знаешь, как это называется? Родиной торгуют, вот что.

– Да бросьте вы, – сказал Андрей. – Вы же не в подстаканнике родились. И не в ложке.

– Не в ложке. Да ты что думаешь, мне ложек твоих жалко? Мне девочек жалко, чистых наших девочек, ласточек этих синеглазых, которые в плацкарте себя всякой мрази продают, понял?

Андрей промолчал.

– Воруют нагло, – сказал Петр Сергеевич, успокаиваясь. – Ничего не боятся. Власть потому что ихняя.

– Такого, чтоб не воровали, тут никогда не было, – сказал Андрей. – Нынешние хоть в окна живыми никого не кидают.

В запертую дверь купе сильно постучали.

– Кто там? – спросил Андрей.

– Андрей, это я, – крикнул голос из–за двери. – Открой быстрее!

Голос был Гришин. Андрей вскочил на ноги, открыл дверь, и Гриша, скользнув внутрь, сразу же запер ее за собой. Его лицо было в крови, а пиджак испачкан в нескольких местах. Андрей заметил, что на его лацкане уже нет крылатой эмблемы МПС, а на ее месте зияет рваная дыра.

– Что случилось? – спросил он, усаживая Гришу на диван.

– Напали, – сказал Гриша. – Иду я, значит, из ресторана, один. Уже почти до дома дошел, и тут – представляешь? В переходе между вагонами. Четверо их было. Двое спереди и двое сзади. А у одного, сука, ложка заточенная.

– Много отняли–то?

– Много, – сказал он, – не спрашивай. Сегодня с Иваном расчет был – все забрали. Козлы. Ботаники.

Андрей намочил из графина вафельное полотенце и протянул его Грише.

– Что, – спросил он, – не заплатил вовремя?

– Да причем тут это, – сказал тот, прикладывая полотенце к скуле. – Это урла какая–то залетная. Не знают, на кого наехали. Ну да я завтра всех тут на уши поставлю.

– Может быть, навел кто–нибудь?

– Ты что, – сказал Гриша. – Кроме Ивана, никто про это и не знал. А ему это незачем. Я же тебе говорю, просто урла.

Петр Сергеевич, до этого деликатно прятавший лицо за газетой, высунулся и сказал:

– Вот так, Андрей. Вот так. Говоришь, нынешние из окон не кидают? А надо кидать. Вот именно как раньше делали – руки–ноги вязать, и головой вниз на шпалы. Публично. Тогда и чай будет сладкий, и вежливость в коридоре. И друга твоего никто тронуть не посмеет.

– А вы не боитесь, что вас самого выкинут? – спросил Андрей.

– Меня–то за что? Я всю жизнь честно работал. Ты пройди по купейным вагонам – половина дверей вот этими руками поставлена. Я при всякой власти нужен.