Все прекрасное – ужасно, все ужасное – прекрасно. Этюды о художниках и живописи

В тот вечер в гостях у Шварцмана были также Люда и Женя Барабановы. Михаил Матвеевич показал свою фотографию. Со снимка глядел человек, похожий не на художника, а, скорее, на пастыря. Упавший из окна косой луч ярко высвечивал лицо. Шварцман сказал: «Видите, Гриша, это не случайно». Я про себя саркастически хмыкнул. Потом все фотографировались на память. В Нью-Йорке мы проявили пленку. Все ясно и четко получились, кроме сидящего в центре Шварцмана. Его лицо на всех фотокарточках растаяло в светящемся пятне. В Москве Барабановы напечатали сделанные ими снимки – тот же самый эффект.

Гриша Брускин. «Прошедшее время несовершенного вида»

В погоне за «правдой» художник вернулся в допетровское время и решил разыграть историю по-новому. Пошел другим, нежели все российское общество и культура, путем.

* * *

В современном музыкальном мире есть аналог Шварцману – английский композитор сэр Джон Тавенер, который в ХХ веке увлекся Византией. Встал на путь истинный. Принял православие. Даже женился на гречанке. Сформулировал для себя, что музыка после византийского Средневековья пошла ложным, неверным путем. И стал сочинять замечательную музыку, вообразив иной, «правильный» и, главное, истинный путь.

Хлебников объявил себя «председателем земного шара», Малевич – председателем пространства (письмо Матюшину от 10 ноября 1917 г.). Шварцман назвал себя иератом. То есть жрецом. А свои работы – «иературами». То есть сакральными артефактами. Художник создал персональную иконографию. Свой собственный авторский канон. Произведения писал на досках как иконы, накладывая на них в качестве грунта левкас.

* * *

Что собой представляют артефакты нашего героя? Ритуальные объекты? Относятся ли они к зоне sacrum или к зоне profanum? Если sacrum, зачем делать такого рода искусство, создавать кумиров, когда есть иконы – для православного христианина (каковым являлся Шварцман) истинное живое свидетельство о Боге. Всамделишное Откровение?

Посмотрим, как сам автор декларирует свою позицию (курсив мой):

«…Выступать сегодня в старых соборно-сложившихся формах (в иконописи) – безжизненная стилизация. Дан свыше новый зов…» (кому дан? Шварцману-художнику-пророку).

«Я – иерат. Термин явился мне в видeнии (видeний, как мы знаем, удостаивались пророки).

«Я – иерат – тот, через кого идет вселенский знакопоток» (художник – антенна, улавливающая вселенские знаки. Кто посылает эти знаки?).

«Знаменую молчаливое имя – знак Духа Господня» (знаки посылает Святой Дух).

«Созидаю новый невербальный язык третьего тысячелетия» (то есть наш герой – художник, провидевший будущее).

* * *

Щварцман позиционирует себя как человека, пришедшего в сей мир из будущего. Как нового будетлянина.

Он находит, по его словам, «согласие между своей системой и религией».

Его искусство – это фиксирование «следа видЕния».

Шварцман говорит, что культура – «оплотневшая жаркая молитва».

Если для Эдуарда Штейнберга искусство – это разговор с Малевичем, то для Шварцмана – разговор с Богом: «Не лишай меня, Господи, этого неизъяснимого разговора с Тобой».

По Шварцману, образ для художника – «надсознательная имагинация Христова».

Он запросто может прокомментировать свое произведение (а именно картину «Ковчег») эксапостиларием Космы Маюмского: «Чертог твой вижду, Спасе мой, украшенный, и одежды не имам, да вниду вонь: просвети одеяние души моея, Светодавче, и спаси мя».

Цель своего творчества наш герой декларирует следующим образом – «…Раствориться в Боге. Вот основа дела моей жизни».

* * *

«…Я не понесу эти знамения (картины) на суд разума – вера освобождает меня. Я верую – значит, я свободен!» – пишет художник.

В своих произведениях Шварцман не следует христианскому каноническому сюжету. И не прибегает к христианским аллегориям. Его картины не формируют ни молитвенного, ни богослужебного пространства.

Но в то же время претендуют на то, что Таинство и Святой Дух актуализируют через эти артефакты свое присутствие. И что он, Шварцман, избран на службу. И эта служба заключается в том, чтобы нести людям истину, которая является в изображаемых им иературах.

Мне хотелось в этом тексте сделать жреца Шварцмана художником. Увести из зоны sacrum в зону profanum. И представить творчество нашего героя «игрой в бисер». То есть искусством. Но крепость Михаила Матвеевича оказалась неприступной. И я снял осаду.

* * *