Все приключения мушкетеров

В условленный час Арамис явился. Он был одет для дороги, со шпагой на боку – той старой шпагой, которую он так часто обнажал и которую теперь особенно стремился обнажить.

– Вот что, – сказал он, – я думаю, напрасно мы уезжаем так, не оставив хоть несколько прощальных строк Портосу и д’Артаньяну.

– Все уже сделано, дорогой друг, – ответил Атос, – я подумал об этом и простился с ними за вас и за себя.

– Вы удивительный человек, дорогой граф, – воскликнул Арамис, – вы ничего не забываете!

– Ну что, вы примирились с вашим путешествием?

– Вполне, и теперь, обдумав все, я даже рад, что покидаю Париж на это время.

– И я тоже, – сказал Атос. – Я только жалею, что не мог обнять д’Артаньяна, но этот дьявол хитер и, наверное, догадался бы о наших планах.

Они кончали ужинать, когда вернулся Блезуа.

– Сударь, вот ответ от господина д’Артаньяна, – сказал он.

– Но ведь я не просил ответа, дурак, – возразил Атос.

– Я и не ждал ответа, но он велел меня вернуть и вручил мне вот это.

С этими словами Блезуа подал маленький, туго набитый, звенящий кожаный мешочек.

Атос раскрыл его и сначала вынул оттуда следующую записку:

«Дорогой граф!

Лишние деньги в путешествии не помешают, в особенности если путешествие затевается месяца на три. Вспомнив наши прежние тяжелые времена, посылаю вам половину моих наличных денег: это из тех, что мне удалось вытянуть у Мазарини, поэтому умоляю вас, не тратьте их на какое-нибудь уж очень дрянное дело.

Я никак не верю тому, чтобы мы могли вовсе больше не увидеться. С вашим сердцем и вашей шпагой пройдешь везде. Поэтому до свидания, а не прощайте. Рауля я полюбил с первой встречи, как родного сына. Тем не менее искренне молю небо, чтобы мне не пришлось стать ему отцом, хотя я и гордился бы таким сыном.

Ваш д’Артаньян.

P. S. Само собой разумеется, что пятьдесят луидоров, которые я вам посылаю, предназначаются как вам, так и Арамису, как Арамису, так и вам».

Атос улыбнулся, и его красивые глаза затуманились слезой. Значит, д’Артаньян, которого он всегда любил, любит его по-прежнему, хотя и стал мазаринистом!

– Честное слово, тут пятьдесят луидоров, – сказал Арамис, высыпая деньги из кошелька на стол, – и все с портретом Людовика Тринадцатого! Что вы намерены с ними делать, граф, оставите или отошлете обратно?

– Конечно, оставлю, Арамис. Даже если б я не нуждался в деньгах, и то оставил бы их. Что предлагается от чистого сердца, надо принимать с чистым сердцем. Возьмите себе двадцать пять, а остальные двадцать пять дайте мне.

– Отлично. Я очень рад, что вы одного мнения со мной. Ну что же, в дорогу?

– Хоть сейчас, если желаете. Но разве вы не берете с собой слугу?

– Нет, этот дуралей Базен имел глупость, как вы знаете, сделаться причетником в соборе и теперь не может отлучиться.

– Хорошо, вы возьмете Блезуа, который мне не нужен, так как у меня есть Гримо.

– Охотно, – ответил Арамис.

В эту минуту Гримо появился на пороге.

– Готово, – произнес он со своей обычной краткостью.

– Итак, едем, – сказал Атос.

Лошади были действительно уже оседланы, слуги тоже готовы были тронуться в путь.

На углу набережной они повстречали запыхавшегося Базена.

– Ах, сударь, – воскликнул он, – слава богу, что я поспел вовремя!

– В чем дело?

– Господин Портос только что был у вас и оставил вам вот это, сказав, что надо передать вам спешно и непременно до вашего отъезда.

– Хорошо, – сказал Арамис, принимая от Базена кошелек. – Что же это такое?

– Подождите, господин аббат, у меня есть письмо.

– Я уже сказал тебе, что если ты еще раз назовешь меня иначе, чем шевалье, я тебе все кости переломаю! Давай письмо!

– Как же вы будете читать? – спросил Атос. – Ведь здесь темно, как в погребе.

– Сейчас, – сказал на это Базен и, вынув огниво, зажег витой огарок, которым зажигал свечи в соборе.

Арамис распечатал письмо и прочел: