Все пропавшие девушки

– Да. И если папа будет упираться, откажется подписывать разрешение на продажу дома, нам придется ждать, пока вступит в силу договор об опекунстве.

– Я поговорю с папой.

Дэниел кашлянул.

– Ехала бы ты домой.

Наши взгляды скрестились. Вечно Дэниел распоряжается, вечно решает, оставаться мне или уезжать; кто ему такое право дал? И почему он хочет меня сплавить?

– Я думала, тебе помощь нужна. Ты же сам говорил. Ты просил меня приехать.

– Без тебя разберусь, – отрезал Дэниел.

Лицо стало непроницаемым. Как обычно.

– Я поговорю с папой, – повторила я. – Он все подпишет. Мы продадим дом.

Дэниел кивнул. Уставился за окно, на лес.

– Следующий раз, когда затеешь рассветную прогулку, прихвати мобильник. Просто чтобы я не волновался.

* * *

На парковке у «Больших сосен», прямо на первой линии, стоял полицейский фургон. Сама парковка была полупуста. Внутренний голос велел мне заехать с тыла. Нерационально, конечно, а все же так спокойнее.

Едва я вышла из машины, как парадная дверь «Больших сосен» распахнулась, и на пороге возник полицейский. Я затаилась за открытой дверцей машины, плотнее сложила стопку документов. В походке полицейского уловила что-то знакомое – он глядел строго себе под ноги, руки держал в карманах. Волосы, угольно-черные, были подстрижены коротко и аккуратно, линия волос подчеркивала матовую смуглость кожи. Джексон называл этот оттенок «коричным» – когда говорил о Байли. Словно ее национальность имела особый аромат – пряный, вкусный.

– Марк? – окликнула я. – Марк Стюарт?

Тот самый полицейский, которому Аннализа отправила эсэмэс-сообщение: «У меня есть вопросы по делу Коринны Прескотт. Готова обсудить их в любое время».

Марк Стюарт. В «Больших соснах».

Он замер на полпути к полицейскому фургону, который стоял на спецполосе, выделенной синим цветом. Я бросилась к Марку, сандалии без задников шлепали по асфальту, бумаги под мышкой растрепались. Зажав их локтем, я замахала, стала указывать на себя. Сердце прыгало, билось о грудную клетку.

– Я – Ник Фарелл. Помнишь меня?

Его глаза округлились, но он быстро замаскировал удивление кивком и улыбкой.

– Привет, Ник. Давненько мы не…

Хвост фразы повис в воздухе, между нами.

– Да, – сказала я. – А ты здорово вырос.

Его лицо походило на затворенную раковину – одновременно знакомое и непроницаемое. Байли – та имела способность завораживать, на нее было не наглядеться. Их мама – японка, отец – американец. Четыре года в Японии служил, во флоте – там-то они и познакомились. Миссис Стюарт так и не избавилась от сугубо азиатского акцента; Байли его мастерски пародировала.

Брат Байли, такой же черноволосый, кареглазый, с такой же «коричной» кожей, производил противоположное впечатление. В отличие от сестры, Марк Стюарт сливался с окружающей обстановкой, не попадал в фокус. Я невольно задумалась: а не был ли он близок с Аннализой? Не утаивает ли чего от следствия? И почему вообще Аннализа хотела поговорить с ним о Коринне?

Когда я уехала, Марку было четырнадцать. Дома он вел себя как баловень семьи, среди чужих становился замкнутым тихоней. Вот и все, что мне запомнилось о характере Марка Стюарта. Столкнувшись со мной на улице, он жестоко краснел, будто стыдился, что мне и другая его версия известна.

– Что ты здесь делаешь? – спросила я.

Его щеки покрылись румянцем, что меня обрадовало: значит, эффект сохранился. Неплохая компенсация за мою откровенность.

– Сигнал от медсестры поступил, – произнес Марк, не глядя мне в лицо. – О возможном преступлении. Наше дело – отреагировать.

Я кивнула, крепче прижала руку к боку, постаралась успокоить дыхание. «Это кто угодно мог быть. Сколько у них пациентов? Что там в брошюре написано – шестьсот двадцать? Или двести шестьдесят? Все равно, вероятность меньше процента».

– А ты, значит, здесь и остался. В городе живешь?

– Нет. В городе я только работаю. А живу в паре миль от Байли. Хороший район. Ну да ты в курсе.

Он вел себя так, словно я не теряла контакта с его сестрой. А я понятия не имела ни где она живет, ни чем занимается. Намеренно не наводила справки – незачем выпячивать неприятную правду: мы с Байли слова друг другу не сказали. С того самого дня.

«Коробка» в полицейском участке – вещь опасная. Имеет одну особенность – менять людей. Вынуждает наговаривать друг на друга. Становится вещественным, скрепленным подписью доказательством предательства.

– Ладно, Марк, – сказала я, – рада была с тобой повидаться.

Уже когда я открывала больничную дверь, он меня окликнул:

– Послушай, Ник…

Тон был не тот, который мне помнился. Таким тоном копы говорят.

– Ты что же – погостить приехала?

Я пожала плечами.

– Да так, дела кое-какие улаживаю.

Руки по-прежнему тряслись, я крепче стиснула документы.

Марк не стал спрашивать, зачем я здесь, кого навещаю.

Он и сам знал.

Едва закрыв за собой дверь, я бегом бросилась в палату.

* * *

Папа сидел на кровати, уставившись в стену, раскачиваясь взад-вперед. Дверь была открыта, но я все равно постучала. Он не отреагировал.

– Папа!