Все проплывающие

И никто до самого утра не осмелился приблизиться к кукле, превратившейся от огня в сущее уродство: волосы сгорели, руки и грудь сплавились, шея искривилась, – но никому и в голову не пришло смеяться или даже плакать, видя, как Вита Маленькая Головка то и дело склоняется к своей пластмассовой жене, еще источавшей волнующий праздничный запах губной помады…

Степа Марат

Возвращавшийся домой после смены кочегар бумажной фабрики Степа Марат успел выхватить из-под скорого поезда Нату Корабельникову, сам при этом лишившись обеих ног до колен. Женщина хоть и была здорово пьяна, но все же раздобыла в ближайшем саду тачку, на которой возили навоз, и доставила Степу в больницу, где доктор Шеберстов остановил кровотечение, наложил швы и отправил пострадавшего в палату, а Нату – отсыпаться, не обращая внимания на ее настойчивое требование пристроить где-нибудь Степины ноги в хромовых сапогах, временно валявшиеся в тачке.

Утром, опохмелившись «мурашкой» – пузырьком муравьиного спирта, вылитого на хлебную горбушку, Ната явилась в больницу просить у Степы прощения.

– Не, – довольным голосом отказал Степан, – ходи непрощеная, так и быть.

– Как же? – растерялась Ната. – А с ногами что делать?

– Холодец свари, – приказал Степан. – Как выпишут, заявлюсь на пузырь под холодец. Сапоги вот жалко: десять лет носил, а все как новые скрипят.

– Больно? – плаксиво спросила Ната.

– До свадьбы заживет. Я же тебе говорю: приду на холодец. Гони самогон к свадьбе – гульнем. Опять жаль: плясать тебе за двоих придется. Но только чтоб без мышей мне!

Ната согласно закивала, плохо соображая, на каком она свете, и пошла домой ставить брагу.

О прошлом ее никто ничего не знал. Когда она пьяная вывалилась на вокзальный перрон из московского почтово-багажного, то прежде чем спросить, как называется городок, выплюнула мышь, которую держала во рту двое суток, спасаясь от зубной боли. Она устроилась в городскую прачечную, мужчин почему-то сторонилась, хотя среди женщин, регулярно просыпавшихся в своих постелях рядом с мужьями, вполне сошла бы за свою. Пила она в одиночку. А когда жизнь становилась совсем невмоготу, раздобывала где-то крошечного мышонка и несколько дней носила его за щекой, как леденец.

Степа, получивший прозвище из-за службы на легендарном линкоре, был рослый и чубатый детина, утверждавший, что у настоящего мужика нос, кадык и член должны быть одного размера, однако ни с одной из жен своих не ужился. «Казацкий закон какой? Кони сыты, бабы биты – это порядок». «Ты ж не казак!» – кричала обиженная и разозленная очередная жена. «Но подраться люблю. Я ведь как дам в морду – в больнице пролежишь столько, сколько другие – в могиле». По праздникам он надевал бескозырку с надписью «Марат» на ленте, белую рубашку с гюйсом, украшенную медалями и орденами, и расклешенные брюки, в каждой штанине которых могли бы уместиться три Степы. Выпивал он редко, но с размахом. На спор с пяти шагов струей мочи попадал точно в горлышко пивной бутылки, наполняя ее доверху в два приема. После третьего стакана водки свистом останавливал птицу в полете и гасил спичку выстрелом из «кормового орудия». Других талантов за ним не замечалось.

Ната хоть и переживала о случившемся и думала часто о Степе, но, конечно, никак не ожидала, что после выписки он и впрямь к ней заявится – на руках, благо жила она неподалеку от больницы. Открыв задницей дверь, он кувыркнулся на пол и вспрыгнул на диван.

– Где холодец? – строго спросил он. – Наливай!

– Сейчас, сейчас, – засуетилась Ната. – Ты вот пока выпей да закуси брусничкой, а я горячего приготовлю…

Научившийся в больнице от скуки задавать медицинские вопросы, Степа опростал стакан, но, прежде чем бросить в рот горсть брусники, поинтересовался:

– От чего ягода? От головы, живота либо от зубов?

– Бабка на базаре говорит, что от почек и от явлений.

– Ну раз от явлений… – Степа пожевал бруснику. – Наливай по новой. И сама прими, чтоб руки не дрожали: сейчас заявление писать будем.

– Куда? – с ужасом спросила женщина, жалея, что под рукой нет мышонка.

– Чтоб нас расписали мужем и женой, – объяснил Степа. – Ну! – И каленым кочегарным басом пропел во всю глотку из «Травиаты»: – С той же светлою душой я стою перед тобой!

Через две недели они стали мужем и женой, а когда Степин старинный приятель осторожно поинтересовался, каково ему теперь, Марат продекламировал с пафосом:

Хорошо тому живется,
У кого одна нога:
И яйцо одно не трется,
И не надо сапога!

И уже без пафоса сказал:

– Мне теперь, Колька, сразу двоих сапог не надо – а ты еще спрашиваешь, хорошо мне или плохо!

Когда же Буяниха однажды заметила, что напрасно Степа старался, спасая от гибели пьяницу, да еще ценой собственного здоровья, Марат сострадательно ответил:

– Завидую твоему аппетиту, подруга: ни одной ложки говна не пропустишь. Не иначе вечно жить хочешь.