Все против попаданки

Даже стены зашевелились от животного ужаса. Конечно, это была всего лишь метафора, пришедшая мне в голову, но она заставила меня улыбнуться.

— Разве вас держат здесь как в плену? Спускайтесь в город. Вы дойдете засветло, пока нет гарпий. В Ликадии есть гильдии, вы сможете стать ученицами. Сможете наняться в любой дом прислугой. Нет? — Я вытянула шею, поискала Жюстину среди остальных. Она стояла, низко опустив голову, словно я била ее. — Уходите. А кто не хочет уходить — что же. Я после молитвы отправлюсь в прачечную, и можете быть уверены, там тоже все будет теперь иначе. Вы получаете гроши за свой труд, но будете получать больше.

Сестра Аннунциата подергала меня за рукав, я отмахнулась. Потом.

— Вы будете получать в зависимости от результатов вашего труда. Кто старается — заработает больше. Сможете накопить денег и уйти отсюда когда захотите.

Возможно, не все, подумала я, но я разберусь с этим позже.

— За что же вы так, сестра?

Жюстина все-таки не выдержала и даже шагнула ко мне. Насельницы шарахнулись от нее, как от прокаженной. Сестра Аннунциата опять хотела вмешаться, но я не дала.

— За что вы гоните нас отсюда? Я не хочу никуда уходить. Мне спокойно под этой крышей.

— Тогда ты сможешь остаться, — абсолютно искренне ответила я. — Жить здесь, сколько тебе захочется, и быть при этом уверенной, что больше никто не поднимет на тебя руку. А деньги, которые ты заработаешь, ты сможешь отдать Леону, когда он вырастет и уйдет. К тому времени у него будут навыки в ремесле. А может, ты захочешь уйти вместе с ним, и никто не скажет тебе ни слова. Сестры благословят тебя.

У меня хватило бы духу выгнать сварливую и наглую дрянь, ленивую и склочную, но никогда я не стала бы лишать крова ту, кто чувствует себя здесь защищенной и благодарит за это сестер. Не лестью, не сладкой улыбкой, а работой и исполнением послушания. Жюстина не была подарком, но мне казалось, что она запомнила эти мои слова и сделает из них верные выводы.

Вот только мне самой подводить итоги и определять, кто мне союзник, кто нет, было все еще слишком рано.

Глава пятнадцатая

Я видела в сети фотографию Нью-Йорка начала двадцатого века: кирпичные дома, широкая улица, из каждого окна к окнам дома напротив протянуты бельевые веревки. Панталоны, рубашки, простыни — все болтается на виду. Поговорка «копаться в чужом белье» тогда для меня приобрела новый смысл, равно как стал понятен не проходящий веками к этому копанию интерес. Все должно быть на виду, куда скрыли, людям нечего обсудить.

Люди всегда искали себе развлечения, когда у них был кусок хлеба, но, как ни странно, развлечения очень пассивные. Телевизор и сплетни — так, чтобы ничего не делать самому. У меня тоже не было созидательного хобби, но зрелища входили в обязательную программу рабочего дня, и я от них уставала.

В прачечной приюта Святой Мадлин все было сразу и вперемешку. Выводили пятна невероятно вонючим уксусом, рядом в молоке кипело грубое белое кружево, и насельницы метались между уксусом и молоком, успевая между делом побить деревянной лопаткой нательное или постельное белье в соседнем чане. Кто-то отпарывал кружево от камзолов и тут же бросал его в бурлящий котел, кто-то трепал, как щенок овчарки, чьи-то активно ношеные хлопковые чулки. Вонь стояла не только противная, но и удушливая.

Белье в приюте на открытом воздухе не сушили. Сестра Аннунциата провела меня в соседний зал, где повсеместно были натыканы крестообразные столбики, на которые женщины накручивали выстиранное белье. Я не удержалась, потрогала один столбик на этом кладбище надежды — белье было практически сухим. Насельница недовольно смотрела на меня, дожидаясь, пока мне надоест баловаться. Руки у нее были изодраны в кровь, и пятна оставались на с таким трудом постиранном белье. 

— Почему вы не сушите белье на улице? — спросила я у сестры Аннунциаты. — Посмотрите, вся работа насмарку.

— Уж как есть, — вздохнула она и присмотрелась к накрученной на столбике ночной рубахе. — А, сестра, главное, что это не тряпки бургомистерши, вот уж чья экономка лютует за каждый грош. Но я и бургомистершевой экономке твержу — совесть надо иметь, госпожа, и прежде чем укорять Дом святой, на себя немного оборотиться.

Сестра Аннунциата не переставала меня удивлять.

Рядом была и гладильная. Там уже высохшее на столбиках белье разглаживали тяжелыми чугунными утюгами, и пекло стояло такое, что меня повело. 

— С непривычки, сестра, — утешила меня сестра Аннунциата и вывела из гладильной. — Так-то сюда по доброй воле и не идут. 

Работа в прачечной шла медленно, хаотично, суетно, женщины уставали намного сильнее, чем могли бы устать. Я еще раз прошла вдоль кипящих котлов, вернулась к сестре Аннунциате. В ее глазах были вселенская тоска и скрытая гордость за успешно — пока — исполняемое послушание, то самое, которое я назначила ей в монастырской баньке; в дополнение к тому, как я высоко оценила ее работу с насельницами еще и в прачечной. Да, вопросы и рационализаторские предложения у меня не исчезали, но в общем и целом я хвалила сестру.