Все пути ведут на Север

Как бы ни было глупо, Ив тоже решил пойти на принцип. Он не собирался уступать рыжей упрямице, и даже после брошенного в глаза оскорбления не выказал ни малейшего желания сопроводить Ванду на холм. Хотя, вполне вероятно, теперь она его согласие и не приняла бы… Странные, ох странные отношения сложились в четверке медейцев…

— Ну хорошо, — сказал Грэм, поняв, что эти чудаки так и будут молчать и дуться друг на друга, а кончится тем, что Ванда залезет на холм одна. — Хорошо, пойдем. Только не шуми, и постарайся… постарайся делать все, как я велю.

— Это ты о чем? — с подозрением спросила Ванда.

— Это я о том, что если ты не хочешь, чтоб нас увидели, доверься мне. А ты что подумала?

— Если с Вандой что-нибудь случится, — василиском зашипел сквозь зубы Ив, — я тебе собственноручно глотку перережу, пес! Ты меня понял?

— Более чем, — кивнул Грэм.

Склон холма был весьма крутым, поэтому Грэм и Ванда поднимались молча, берегли дыхание. Подъем затруднял еще и колючий кустарник; приходилось то и дело останавливаться и выпутывать зацепившиеся за колючки плащи.

Примерно в середине подъема Грэм посмотрел вниз и невольно улыбнулся при виде представшей картины: Корделия подступила вплотную к Иву и что-то ему внушала; что именно, было не слышно, но вид у Ива был мрачный и непримиримый, как будто внутренние убеждения не позволяли ему согласиться с собеседницей, а воспитание не позволяло прервать ее. Стоявший тут же Оге хлопал глазами и взирал на Корделию как на святую, спустившуюся с небес.

— Ты чему улыбаешься? — с подозрением спросила Ванда и, проследив направление взгляда Грэма, нахмурилась. — Сейчас Иву объяснят, что такое хорошо и что такое плохо. Корделия — мастер подобного рода внушений.

— В самом деле? Мне так не показалось.

— Просто ты плохо ее знаешь. Корделия тот еще морализатор… Хотя Ив, конечно, заслужил хорошую трепку. Он совершенно распустился в последнее время.

— Мне не очень понятны ваши отношения, — осторожно сказал Грэм. — Ты говоришь и ведешь себя так, словно Ив обязан тебе подчиняться.

— Он и обязан. Он присягал на верность моей семье. Только он стал забываться…

— Ага, — сказал Грэм. — Понятно…

Ванда с досадой поморщилась.

— Ничего тебе не понятно. Но это и не важно. Пойдем дальше…

На вершину они поднялись изрядно исцарапанные. Едва взглянув вдаль, Грэм тут же присел на корточки и потянул за собой Ванду, хотя, пожалуй, особой нужды прятаться и не было — слишком далеко, да к тому же те, кого он увидел, были весьма заняты другими делами.

Сверху прекрасно просматривалась долина, бугрившаяся холмами, поросшая редкими деревьями и кустарником. Впереди, на вершине одного из холмов, находившегося примерно в пяти-семи лигах от того места, где стояли Грэм и Ванда, виднелась крепость, вокруг которой был кольцом разбит огромный лагерь. Кому принадлежала в данный момент крепость, и кто ее осаждал, было неясно, поскольку разглядеть цвета штандартов с такого расстояния не мог даже Грэм.

— Так вот куда девались все войска, — пробормотал он. — Теперь придется делать изрядный крюк, чтобы обойти лагерь.

— Может, там стоит наше войско? — с надеждой спросила Ванда.

— И что? Ты сама говорила, что Ив числится дезертиром. Вам нужны лишние проблемы? Если его узнают, начнется выяснение, что да как…

— Ты прав, — подумав, согласилась Ванда. — Послушай, ты не мог бы уже отпустить мою руку?

Грэм вдруг осознал, что до сих пор сжимает ее плечо; вспыхнув, он отдернул руку. Ванда смотрела на него с интересом; он ее внимания не укрылась выступившая на его щеках краска.

— Что с тобой?

— Ты такая красивая… — проговорил Грэм прежде, чем успел сообразить, что сорвалось у него с языка.

— Что? — Ванда в недоумении вскинула брови.

— Ты — самая красивая девушка из всех, кого я знаю. Твои волосы, как языки пламени…

Грэм сам не понимал, что с ним творится. Первый раз в жизни он говорил девушке такие слова. Ему еще не приходилось ни признаваться в любви, ни говорить с девушкой об ее красоте. Так уж сложилось, что он еще никогда не влюблялся; пару лет назад, впервые почувствовав в себе зачатки чувства, которое могло бы перерасти в любовь, он попросту удрал от особы, эти чувства в нем возбуждавшей. Не раз он делил ложе с женщиной, но только ради утоления плотского желания. С Вандой ему было не на что надеяться, это он понял сразу, лишь только впервые встретившись с ней взглядом: он не знал, кто она, но знал, что их разделяет пропасть. Однако его тянуло к ней; тянуло с непреодолимой силой. Он боялся, как бы эта тяга не оказалась любовью… Впрочем, бояться было уже поздно, пожалуй.

— Ты смеешься надо мной? — с подозрением спросила Ванда, заглядывая ему в глаза. — Нет?.. Тогда что это значит?

Она явно не привыкла к комплиментам — и вовсе не потому, что была недостаточно красива для них. Нет, тут было что-то другое. Скорее — Грэм не знал, откуда взялась эта мысль, — скорее, молодые люди в ее присутствии привыкли сдерживать язык. А вот что было причиной такой сдержанности — это отдельный вопрос.

— Это значит… это значит, Ванда, что я, кажется, люблю тебя.