Все пути ведут на Север

К полудню погода вновь испортилась, и полил дождь, пронизывающий и мерзкий. Укрыться от него было негде, и компания продолжала путь в подавленном молчании. Надвинутые до самого носа капюшоны плащей не спасали, и все промокли до нитки. Ванда, стуча зубами, ругалась вполголоса, причем использовала такие выражение, которые никак нельзя было ожидать услышать от юной ноблесски. Никто даже не пытался ее одернуть, и Грэм взял это на заметку.

Даже когда закончился дождь, веселее не стало; небо снова затянули тучи, задувал пронизывающий ветер. Это северное непогожее лето больше похоже было на позднюю осень; Грэму невольно вспомнились родные края — там подобную картину можно было частенько наблюдать и в июне, и в июле… Все плотно закутались в плащи и ехали молча, промокшие, продрогшие и злые, как осы.

Мерзкая погода держалась три дня; просто чудо, что за это время никто не заболел. Когда, наконец, на четвертый день тучи разошлись и выглянуло солнце, Грэм готов был пасть ниц и возблагодарить Прайоса за его милость; похожие чувства испытывали и медейцы. Путешественники воспрянули духом — и вот тут-то началось. Ванда обсохла, отогрелась, расправила перышки и взялась за Грэма — он то и дело ловил на себе ее особенные лукавые взгляды; она лучезарно ему улыбалась и при всяком удобном случае норовила подъехать к нему поближе, чтобы ненароком соприкоснуться коленями. Она явно его дразнила, но зачем? Или это была злая забава вздорной девчонки, решившей помучить влюбленного в нее человека; или же она намекала, что на ее слова, сказанные несколько дней назад на холме, не стоит обращать внимание? Грэму было не по себе; ему хотелось встряхнуть Ванду за плечи и спросить, зачем этот спектакль; но он ограничился тем, что перестал с ней заговаривать первым и старался не встречаться с ней взглядом. Увы! Глаза его как будто жили своей собственной жизнью и, невзирая на запрет хозяина, так и норовили пересечься взглядом с серыми глазами Ванды; а сердце его начинало стучать сильнее всякий раз, когда он видел ее улыбку — хотя он знал, знал прекрасно, что все это обман, и Ванда не испытывает к нему никаких чувств.

Однажды ночью, внезапно проснувшись, он невольно подслушал обрывок разговора между нею и Ивом — они не спали и беседовали, отойдя немного в сторону от спящих, чтобы никому не мешать. Говорили они очень тихо, но Грэм слышал их прекрасно.

— …Прости меня, Ванда, но я просто поражаюсь твоему легкомыслию, — говорил Ив, и его голос, хотя и приглушенный, звучал яростью и страстью. — Что ты делаешь, о боги, что ты делаешь? Зачем?

— А что я делаю? — скандальным голосом спросила Ванда.

— Ты позволила этому наемнику, этому наинскому псу поехать с нами — хорошо! Допускаю, он может быть нам полезен, хотя лично я предпочел бы гнать бы его в шею. Но зачем эти улыбки, эти взгляды? Ты что, пытаешься обворожить его? Зачем?

— А тебе какое дело?

— Такое, что ты не смеешь забываться! Помни, кто ты, и кто он. А если этот бродяга решит воспользоваться твоими «авансами»…

— Уж ты ему не позволишь, — ядовито ответила Ванда. — Знаешь, если кто-то здесь и забывается, то это — ты! Не смей мне указывать, как я должна себя вести. Помни, кто ты, и кто я! — передразнила она.

— Я-то помню, — очень медленно проговорил Ив. — Я все отлично помню — и кто ты, и кто я. И какую клятву я давай твоему отцу и твоему брату… Между прочим, я клялся защищать тебя.

— От кого? От Грэма?

— И от него тоже.

— Ну и защищай, только знай меру. Я вообще не понимаю, что ты так на него взъелся.

— Он нам лжет, — Ив говорил все медленнее, как будто ему становилось все тяжелее сдерживать себя. — Он не тот, за кого себя выдает.

— Хочешь сказать, он касотский шпион? — фыркнула Ванда.

— Не передергивай. Ты понимаешь, о чем я. Но дело не только в этом… дело в том, что ты ведешь себя попросту неприлично!

После этих слов Грэм ожидал услышать звук пощечины — но нет, каким-то чудом Ванда сдержалась, и повисла напряженная тишина. Когда она заговорила, голос ее звучал на удивление ровно:

— Только ради нашей старой дружбы, Ив, я тебе прощаю эти слова. А теперь уйди, уйди от меня!..

Послышался приглушенный звон — Ив теперь не снимал кольчугу даже ночью, — удаляющиеся шаги — и все стихло. Грэм снова опустил голову на сумку, служившую подушкой, и задумался. Если до сих пор он еще мог надеяться, что знаки внимания, оказываемые ему Вандой, всего лишь ему мерещатся, то теперь стало ясно, что он ничего не придумал; если даже Ив заметил, что Ванда ведет себя с наинцем как-то по-особенному… Плохо мое дело, подумал Грэм печально.

После этой ночи Ванда и Ив не разговаривали два дня, заставляя друзей недоумевать о причинах их ссоры. Грэм причину знал, но помалкивал, разумеется. Первым на мировую пошел Ив — видимо, клятва верности, о которой он упоминал, не позволяла ему долгое время игнорировать дочь принципала. Поравняв своего жеребца с Вандиной кобылкой, он около часа ехал рядом; о чем шла беседа, никто не слышал, но покаянно опущенная черноволосая гордая голова Ива говорила сама за себя.