Все рассказы об отце Брауне

Отец Браун стоял к нему спиной и в это мгновение рухнул бы мертвым, если бы не Фламбо. У француза не было оружия, но его смуглые ручищи упирались в край длинной железной скамьи. Двинув широкими плечами, он поднял скамью, как занесенный топор палача. Она была такая длинная, что, задранная вверх, напоминала лестницу, по которой он приглашает людей взобраться на небо. Однако тень в свете низкого солнца была как от исполина, поднявшего Эйфелеву башню. И при виде этой тени незнакомец вздрогнул, пригнулся и юркнул в гостиницу. Выпавший из его руки кинжал так и остался на земле.

— Надо немедленно отсюда убираться! — вскричал Фламбо, яростно отбрасывая скамью. Он ухватил маленького священника за локоть и бегом повлек его в серую перспективу сада за гостиницей, к закрытой калитке. Мгновение француз, нагнувшись, изучал ее в напряженном молчании, затем произнес:

— Замок заперт.

В тот же миг веточка декоративной ели упала, задев ему шляпу, и Фламбо вздрогнул сильнее, чем от далекого хлопка, раздавшегося мгновением раньше. Послышался новый хлопок, и калитка, которую француз попытался открыть, вздрогнула от ударившей в нее пули. И вновь Фламбо двинул мощными плечами. Три петли и замок разлетелись, и он прошел вперед, унося садовую дверь, как Самсон — ворота Газы[92].

Фламбо швырнул дверь через ограду в ту самую секунду, когда третья пуля взметнула фонтанчик земли и снега у самых его башмаков. Без всяких церемоний француз посадил маленького священника себе на плечи и побежал к Сивуду так быстро, как только могли нести его длинные ноги. Лишь двумя милями дальше он спустил друга на землю. Нельзя сказать, что бегство получилось достойным, несмотря на классическую ассоциацию с Анхизом[93], однако отец Браун улыбался во весь рот.

Они уже более традиционным образом двинулись по городской улице, где нападений можно было не опасаться. Несколько минут Фламбо шагал в нетерпеливом молчании, потом сказал:

— Не знаю, что все это значит, но если я могу верить своим глазам, вы не встречались с человеком, которого описали.

— Я в некотором смысле действительно его встретил, — ответил священник, нервно покусывая ноготь. — Это была не ложь. И я впрямь не мог рассмотреть подробностей, поскольку дело происходило под эстрадой. К тому же, боюсь, я неточно его описал: на самом деле пенсне лежало разбитым на земле, а золотая булавка была воткнута не в лиловый шарф, а в сердце.

— И я полагаю, — тихо проговорил его друг, — что стеклянноглазый молодчик имел к этому отношение.

— Я надеялся, что лишь небольшое, — виновато произнес отец Браун, — и неосторожно поддался порыву. Однако, боюсь, у этой истории древние и темные корни.

Следующие несколько улиц они молчали. В холодных синих сумерках горели первые желтые фонари; очевидно, путники приближались к центральной части города. По стенам были расклеены яркие афиши, объявлявшие о поединке Мальволи и Ниггера Неда.

— Я никого не убивал, даже в бытность преступником, — сказал Фламбо, — однако почти понимаю тех, кто совершает убийства в таких местах. Из всех забытых Богом мусорных свалок Природы самые унылые — такие, как та эстрада, созданные для веселья и заброшенные. Могу предположить, что озлобленному человеку захочется убить соперника именно в таком трагикомическом уединении. Помню, как бродил по вашим великолепным суррейским холмам, думая лишь об утеснике и жаворонках, и внезапно вышел к исполинскому безгласному сооружению из уходящих вверх ярусов, огромному, как римский амфитеатр, и пустому, как новая полка для писем. Над ним в небе парила птица. Это была Большая трибуна Эпсомского ипподрома. И у меня возникло чувство, что никто и никогда не будет здесь счастлив.

— Занятно, что вы упомянули Эпсом, — заметил патер. — Помните дело, которое назвали Саттонской загадкой, поскольку оба подозреваемых — мороженщики, если не путаю, — жили в Саттоне? Их потом отпустили. Там нашли задушенного человека. От местного полицейского-ирландца, моего друга, я знаю, что тело обнаружили возле Большой трибуны, за приоткрытой дверью нижнего яруса.

— Странно, — сказал Фламбо, — но в целом подтверждает мою догадку, что увеселительные места в межсезонье пустуют, иначе там не смогли бы кого-нибудь убить.

— Сомневаюсь… — начал отец Браун и не договорил.

— Сомневаетесь, что его убили? — спросил Фламбо.

— Сомневаюсь, что его убили в межсезонье, — просто ответил маленький священник. — Вам не кажется, что в запустении есть некий подвох? Уверены ли вы, что умный убийца и впрямь выберет безлюдное место? Человек очень, очень редко бывает совершенно один. Чем более одиноким он кажется, тем вернее его заметят. Нет, подозреваю, тут другое… О, мы дошли до павильона, или дворца, или как это называется.

Они вышли на маленькую ярко освещенную площадь. Здание впереди сверкало позолотой. Оно было почти сплошь заклеено афишами, а по бокам от входа красовались огромные портреты Мальволи и Ниггера Неда.