Все романы об Эмиле Боеве

Чуть было не спрашиваю: «Вместе со звукозаписывающим устройством?», но воздерживаюсь. Полковник и так не в настроении.

Встаю и направляюсь к выходу, когда слышу за спиной вопрос:

— Кстати, что ты сделал с тем Макаровым?

— Ничего. Оставил его у Табакова.

— Чудесно. Мы его уже вооружать начали. Если руководство узнает об этом, оно нас в порошок сотрет.

— Ну и пусть его сотрут в порошок! — повторяет Борислав, когда в тот же вечер на уже знакомой нам кухне и с тем же уже знакомым нам меню передаю ему разговор с полковником. — Можешь быть уверен: парень взял пистолет не по собственной воле, а по приказу.

— Чтобы против кого использовать его при случае?

— Во всяком случае, не против Табакова.

— Все-то у тебя плохо.

— Возможно. А кому из нас сейчас хорошо? Не считая тебя. Ты все-таки остаешься в распоряжении ведомства.

Не возражаю. Когда Борислав в плохом настроении, самое разумное — не возражать.

— Одного не могу понять: почему они так вцепились в этого Табакова, — продолжает мой друг. — Вокруг бандит на бандите, а им исключительно Табакова подавай, словно он альфа и омега нашей катастрофы.

Не отвечаю. Как уже говорил, когда Борислав в плохом настроении…

— Ну, скажи, — призывает он меня. — Почему все закручено вокруг Табакова?

— Да потому, что надо было с кого-то начинать. В нем увидали ту петлю, с которой можно начать распускать чулок. Он стал символом грабежа, идеальным и поучительным примером для разоблачения. Если мы сумеем его одолеть, за ним потянется масса других. Не сумеем — конец всем надеждам на справедливое возмездие.

— Не верю, что ты считаешь, будто Манасиев воспылал мечтой о справедливом возмездии.

— Я говорю не о нем. Я имею в виду простых людей. Ну, скажем, меня.

— Ясно. Ясненько. Яснее ясного. Теперь и у меня прояснилось в голове. Кстати, а как ТТ?

— Хорошо. Собаку завел.

— Наконец-то он сделал что-то бескорыстно, не имея цели извлечь доход. Я слышал, вы с ним очень сблизились.

— Верно. Если ты имеешь в виду собаку.

Мой друг некоторое время молчит. Потом опять берет слово:

— Я буду взбешен, если тебе не повезет. Но еще больше взбешен я буду, если ты выполнишь их план.

Два раза делаю ему знак, чтобы он замолчал, но он не обращает внимания.

— Борислав, — говорю, — пошел бы ты выгулять собаку.

— Не охота.

— Смотри только, чтобы она тебя не укусила.

— О себе лучше побеспокойся. Ах да, я забыл, что вы друзья.

Он дошел до такой стадии, когда уже все равно, подслушивают тебя или нет.

— Все-таки надо выгулять животное, — настаиваю, немного помолчав.

— В такую-то погоду? — недовольно говорит Борислав. Наконец он соизволяет встать и следует за мной на темную улицу.

— Интересно, что происходит с Манасиевым? — спрашиваю. — Чувствую, что он не в духе.

— Говорят, его то ли выгнали, то ли вот-вот выгонят, а он продолжает обивать пороги нашего ведомства. Пытается использовать свои связи и общую неразбериху, чтобы показать, как он необходим со всем его профессиональным опытом. Но тебе-то известно, что он не годится для оперативной работы.

— Может, и годится. Смотря для какой.

— И чего ты не остался в Вене, а вернулся сюда и тревожишь мою спячку всякими вопросами? Я уже начал забывать, кто я и откуда. В одном лишь спасение: все забыть. Как говорят наши нынешние шишки, «со старыми шлюхами нового борделя не откроешь». Старые шлюхи — это, понятное дело, мы. А они — новаторы.

— Не принимай все так близко к сердцу, — пытаюсь его успокоить. — Таков порядок. Свой, не свой — а использовав, тебя выбрасывают. Не то чтобы они имеют что-то против тебя лично. Просто ты им уже не подходишь. Ты скомпрометирован. А то, что ты скомпрометирован тем, что служил им, это значения не имеет.

— Ладно, пошли домой, а то собака простудится, — предлагает Борислав. — Удивляюсь тебе. Как это тебе взбрело в голову бросить светлую Вену и приехать сюда, в этот мрак.

— Терпеть не могу такой погоды, когда ни лето, ни осень, — говорит Однако, пока мы идем с ним бесцельно по улице Раковского.

Впрочем, идем не совсем бесцельно. Мой приятель отыскал какое-то доступное для таких, как мы, заведение, притулившееся на втором этаже одного из домов возле площади Славейкова.

— Тут собираются журналисты, в основном, третьей молодости, так что и мы можем затесаться среди них. А иначе — куда податься? На улице — дождь, никуда не зайти — дорого. А здесь дешево и более-менее тепло.

Небольшие комнаты бывшей квартиры заставлены столиками, а за столиками сидят компании людей в стариковских куртках. Атмосфера — почти задушевная, с тяжелым запахом табака, мятной ракии и влажной одежды.

— Еще одно преимущество этого места в том, — поясняет Однако, — что можно не опасаться аудиозаписи. Не то чтобы тут не прослушивают, просто гвалт стоит такой, что ничего не разберешь.

— Но и нам друг друга не расслышать.

— Это только поначалу. Потом привыкаешь. Надо только кричать громче.

Выпиваем по сто граммов ракии, потом обогащаем вкусовые ощущения чашкой кофе и пытаемся болтать о том о сем, напрягая голосовые связки.