Все рушится

В каждой команде было по двенадцать человек, и право вызова на поединок переходило поочередно от одной из них к другой. Двое судей топтались вокруг борющихся и, если решали, что их силы равны, останавливали схватку. Вничью закончилось пять боев. Но по-настоящему волнующими были моменты, когда кого-то укладывали на лопатки. Тогда рев толпы взвивался до небес и распространялся во всех направлениях. Его слышали даже в соседних деревнях.

Последними сходились «капитаны» команд. Они принадлежали к числу лучших борцов всех девяти деревень общины. Зрителям не терпелось узнать, кто кого положит на лопатки в этом году. Одни считали сильнейшим Окафо, другие утверждали, что он и в подметки не годится Икезуе. В предыдущем году ни один не смог одолеть другого, несмотря на то, что судьи позволили им бороться дольше, чем обычно принято. Оба имели одинаковую выучку, и каждый заранее предугадывал действия другого. Это могло повториться и в нынешнем году.

Когда они вступили в противоборство, уже начали сгущаться сумерки. Барабаны совершенно обезумели, и толпа тоже. Она хлынула вперед, и никакие юноши с пальмовыми ветками не могли сдержать ее.

Икезуе выбросил вперед правую руку. Окафо перехватил ее, и они вошли в клинч. Это была яростная схватка. Икезуе старался утвердить правую пятку позади Окафо, чтобы опрокинуть его назад хитроумным приемом. Но каждый из двоих предугадывал, чтó замышляет другой. Толпа сомкнулась вокруг борцов, поглотив барабанщиков; иступленный барабанный ритм перестал быть бесплотным звуком, он стал биением сердца самой толпы.

Теперь, крепко обхватив друг друга, борцы почти не двигались. Мускулы на их руках, бедрах и спинах вздулись и перекатывались под кожей. Похоже, силы снова оказались равными. Двое судей уже двинулись вперед, чтобы разнять борцов, когда Икезуе от отчаяния упал на колено, пытаясь перекинуть противника через голову, и прискорбно просчитался. Быстрый, словно молния Амадиоры, Окафо вскинул правую ногу и нанес сокрушительный удар сопернику в голову. Толпа разразилась громоподобным ревом. Болельщики Окафо подхватили его на руки и понесли домой, славя победителя песней, такт которой женщины отбивали ладонями:

Кто сразится за нашу деревню?
Окафо сразится за нашу деревню.
Бросил ли он наземь сто мужчин?
Он бросил наземь четыреста мужчин.
Бросил ли он наземь сто Котов?
Он бросил наземь четыреста Котов.
Так пусть же он всегда сражается за нас.

Глава седьмая

Три года прожил Икемефуна в доме Оконкво; старейшины, судя по всему, о нем просто забыли. Мальчик рос быстро, как ямсовый побег в дождливый сезон, и был полон жизненной энергии. Он полностью прижился в новой семье. Для Нвойе стал старшим братом и с самого начала, казалось, заново разжег в нем жажду жизни. Заставил младшего почувствовать себя взрослым, они больше не проводили вечера в материнской хижине, пока мать готовила еду, а сидели в оби Оконкво или наблюдали за тем, как он, сделав надрез на пальмовом дереве, нацеживает сок, чтобы приготовить вино на вечер. Ничто не доставляло теперь Нвойе большего удовольствия, чем просьбы матери или других отцовских жен выполнить ту или иную трудную мужскую работу по дому: наколоть дров или истолочь что-нибудь в ступе для приготовления еды. Когда младший брат или сестра передавали ему такую просьбу, он притворно изображал недовольство и вслух ворчал на женщин с их заботами.

В душе Оконкво радовался перемене в характере сына и понимал, что это заслуга Икемефуны. Он хотел, чтобы, повзрослев, Нвойе стал серьезным, крепким мужчиной, способным успешно вести отцовское хозяйство, когда сам он умрет и отправится к предкам. Он мечтал, чтобы сын стал процветающим хозяином, чтобы у него были полные закрома и он мог ублажать предков постоянными жертвоприношениями. Поэтому ему было приятно слышать, как Нвойе ворчит на женщин. Это означало, что в свой час он сумеет заставить своих женщин повиноваться ему. Независимо от того, насколько зажиточен человек, если он не в силах держать в узде своих жен и детей (особенно жен), он – не настоящий мужчина. Тогда он – как тот персонаж из песенки, у которого десять жен и еще одна, а вот супа к фуфу не хватает.