Все самое важное для жизни я узнал в детском саду

Мы бы полюбовались Венерой и Юпитером при наибольшем их сближении с яркой Лямбдой Стрельца. А вон там, высоко-высоко в юго-западной части небосвода, скачет огромный крылатый конь — Пегас. Почти прямо над нами виднеется пятно: туманность Андромеды. А вот и Млечный Путь — он еще с лета дугой раскинулся на запад и восток. А случись нам заметить падающую звезду, то дед пустился бы в воспоминания о комете Галлея 1910 года, о той ночи с 18 на 19 мая, когда он был среди свидетелей, вероятно, крупнейшего в истории события, общего для всего человечества. Дед вспомнил бы, как это событие разделило людей на две половины: одни ликовали, другие дрожали от страха. Дед наверняка взял бы с меня обещание обязательно понаблюдать — за него — комету, когда та снова приблизится к Земле.

До самого рассвета мы бы толковали о великане-охотнике Орионе, что властвует в небе прямо над нами; наверху у него — звезды Бетельгейзе и Беллатрикс, на поясе — туманность, а у ног — звезды Ригель и Саиф, и указывает он на Сириус — ярчайшую из звезд. И мы бы с дедом удивлялись: вот ведь сколько людей жило на Земле, а смотрели все на одни и те же звезды и думали об одном и том же. А еще мы бы помечтали о том, что где-то там тоже есть жизнь и оттуда тоже смотрят — на нас. Интересно, какими они нас видят? Может, и мы для них — сверкающая на ночном небе точка? Может, и они мечтают о нас и говорят о нас? Дед сказал бы, что он уверен — так оно и есть. Что наша планета — частица чего-то удивительного, и прекрасного, и гораздо более величественного, чем кажется: даже представить себе невозможно. Что нам надо обязательно выйти в далекий космос и время от времени любоваться им — дабы не затеряться во Вселенной. А потом дед лег бы спать.

Вам бы мой дед понравился. И, мне кажется, вы ему — тоже. С Днем дедушек тебя, дед! Где бы ты ни был. Если повстречаете его, то как-нибудь вечерком обязательно понаблюдайте вместе с ним звезды.

И передайте ему, как я жду, что на Рождество он вернется домой.

Рассказывать о своем деде мне как-то неловко. Он вроде есть, а вроде его нет — смотря что понимать под «действительностью». Вас, наверное, немного обескуражили предыдущие заметки. Меня, во всяком случае, обескуражили. Но ведь невелика беда, если жажда чего-либо столь сильна, что желаемое становится действительным и живет где-то в глубине души. Пикассо говорил: «Все, что рождается в вашем воображении, действительно существует». И мне понятна его мысль.

Если разобраться, все наши родственники — плод нашего же воображения. Отцы, матери, братья, сестры и все остальные. Особенно когда их нет в живых или когда они далеко. Мы берем за основу то, что знаем о них — а знаем, как правило, не все, — и добавляем то, о чем мечтается и чего хочется: собираем лоскутки для, так сказать, семейного стеганого одеяла, в которое и укутываемся на ложе воображения.

Мы и сами-то плод собственного воображения: смешиваем действительный образ с желаемым и получаем требуемый. Почему так происходит — не знаю, но факт остается фактом. И понимать это — отрадно. Думая о деде, которого хотел бы иметь, я невольно рисую себе образ деда, каким хотел бы стать сам — то есть, взяв за основу себя сегодняшнего, дорисовываю свой образ до желаемого и требуемого. Это, можно сказать, подготовка.

Когда-нибудь, теперь уже скоро, детский голосок позовет меня: «Дедушка!» — и не застанет врасплох.

***

Есть на свете женщина, которая давно и надолго перевернула многие мои представления о жизни. Мы даже незнакомы, но она, как и прежде, помнит и заботится обо мне. У нас очень мало общего. Она уже старая женщина, албанка по национальности, выросла в Югославии; теперь — католическая монахиня, живет в Индии, очень скромно, если не сказать бедно. Я не согласен с ней по некоторым фундаментальным вопросам — по контролю народонаселения, о месте женщин в мире и в церкви; мне претят ее простодушные высказывания о том, что «угодно Господу нашему». Она стоит на перекрестке великих противоречивых идей и мощных сил, определяющих судьбы человечества. Она сводит меня с ума. Всякий раз, когда я слышу ее имя, читаю ее высказывания или вижу ее лицо, я теряю покой. Я даже говорить о ней не хочу.

В моей рабочей студии есть раковина, а над ней — зеркало. Несколько раз в день я подхожу к раковине умыться, руки помыть и посмотреться в зеркало. Рядом с ним висит фотография возмутительницы моего спокойствия. И я всегда бросаю взгляд не только в зеркало, но и на ее лицо. И в лице этом я видел и вижу нечто такое, чего не выразишь словами; и мне открывается такое, чего не объяснишь словами.

Снимок был сделан в Осло, в Норвегии, 10 декабря 1980 года. И вот что там произошло.