Все самое важное

Писатели, о которых я вспоминаю, ненавидели строй, подавлявший их, не дававший возможности нормально жить и работать. Они были невольниками системы, которая постоянно угрожала им тюрьмой или лагерем. С тех пор я утверждаю, что русские — один из самых несчастнейших народов мира, о чем свидетельствуют миллионы жизней, загубленных системой. И поэтому после шести тяжких лет, прожитых в Казахстане, у меня нет неприязненных чувств к русскому народу. Во всех бедах виноват не народ, а преступный строй.

Когда я впервые пришла в наше представительство, мне показалось, что я наконец-то снова ощутила себя на польской земле, что после стольких мытарств обрела дом и надежную защиту. Однако очень быстро поняла, что это совсем не так. Люди, работавшие там, думали прежде всего о собственных интересах, искали свою выгоду и жаждали комфортабельных условий. Как-то меня попросили прийти пораньше, чтобы напечатать на машинке что-то срочное. В спешке вышла из дома, не успев даже проглотить кусочек хлеба. Когда я пришла в представительство, там все сидели за сытным завтраком. На столе стояли хлеб, масло, колбасы, разные сорта варенья и т. д. Мне сразу указали на машинку. Никто не предложил перекусить или хотя бы выпить чашку чая. Настрой там царил вполне веселый. У каждого были свои неплохие продуктовые нормы. Александру же еще ничего не полагалось, так как он начал работать позже остальных. Мужу немного помогли на первых порах после возвращения из госпиталя, но его прошлое, его былая принадлежность к левым — все это вызывало подозрительное отношение. Ни Лубянка, ни тюрьмы, через которые прошел Александр, никого не переубедили. И только когда профессор Станислав Кот прислал из Куйбышева тысячу рублей для Александра, сотрудники представительства начали понимать, что многое изменилось. А в это время московские интеллектуалы, писатели привечали нас как людей, страдающих вместе с ними, и пытались всячески помочь.

В краткий период добрых польско-советских отношений, когда Александр работал в нашем представительстве в должности школьного инспектора, продуктовые нормы, получаемые работниками этой организации, достигли своего предела. До этого отпущенными благами могли пользоваться только сам представитель и его ближайшие сотрудники. Потом круг расширился. Было решено, что те, кто получает дополнительные надбавки, должны поделиться с остальными.

В то время мы уже жили в другом месте — у очень милой русской женщины по фамилии Холмогорова. Она работала в Союзе казахских литераторов. У нее был маленький старый домик с крошечным крылечком, которое было таким хлипким, что по нему трудно было подняться, особенно зимой. Люди с него просто соскальзывали. Семью нашей хозяйки составляли старенькая мать (мы называли ее бабушкой) и сын Юрий — добрый и серьезный паренек. Его отец находился в лагере. Холмогорова получила сообщение, что мужа вот-вот должны освободить. Мы видели, с каким огромным нетерпением она его ждала. Но до самого нашего отъезда он так и не вернулся. Не знаю, понимала ли она, что, к сожалению, не все отпущенные из лагерей возвращаются. Изможденные и голодные, они иногда просто умирали по дороге домой. А некоторым из них разрешалось по выходе из лагеря проживать еще несколько лет только в строго определенных местах. Население там опасалось этих бывших лагерников. Боялись помочь им найти какую-нибудь работу. Зная, что можно попасть под подозрение, что кто-то запросто может настрочить фальшивый донос, люди боялись разделить судьбу бывших заключенных. Власть обрекала их на вечный страх.

Мы в это время уже не голодали — стали все-таки получать продовольственный паек от представительства. Как-то я попросила сына хозяйки помочь мне принести продукты. Мы пошли по указанному адресу. На пути нам встретилась длиннющая очередь в какой-то магазинчик, где продавали прогнившие помидоры. Магазин для нас размещался в уединенном тихом дворике. Было трудно поверить, что в то время, когда люди буквально умирают от голода, в магазине для привилегированных (а к ним принадлежало и представительство) возможно такое изобилие. Понятно, что все это предназначалось в первую очередь высоким чиновникам и работникам НКВД. Выбор там был потрясающий. Кроме хлеба, масла, колбас и мяса можно было приобрести икру, вино, торты, шоколад…

Нагруженные, мы вернулись домой. Наш домик стоял на утопавшей в зелени улице среди множества деревьев и замшелых камней. По краю дорожки сбегал маленький ручеек. Вообще Алма-Ата — очень красивый город с симметрично посаженными тополями (существует легенда, что их посадил какой-то генерал польского происхождения). На горизонте прорисовываются горы Тянь-Шаня. Правда, иногда Алма-Ата становится жертвой грязевых потоков. Эти потоки стекают с гор, неся с собой камни, размокшую глинистую землю, и заливают город.