Все сказки Ганса Христиана Андерсена [Литрес]

Это явились куры. Они так и засеменили по огороду. Самая первая курица была дальнозоркая, увидала гусеницу на капустном листе и клюнула его. Гусеница свалилась на землю и принялась изгибаться и вывертываться. Курица покосилась на нее сначала одним глазом, потом другим, — она еще не знала, что выйдет из этих вывертов.

«Ну, она вертится этак не по доброй воле!» — решила она наконец и хотела было склевать гусеницу. Жаба так перепугалась, что подползла к курице вплотную.

— Э, да она выдвигает резервы! — сказала курица. — Ишь, ползучка какая нашлась! — И она повернула прочь. — Нужен мне очень этакий зеленый червячок! Только в горле от него запершит!

Остальные куры были того же мнения и тоже ушли.

— Ну, я-таки отвертелась от нее! — сказала гусеница. — Вот что значит не терять присутствия духа! Но самое трудное еще впереди! Как мне опять взобраться на мой капустный лист? Где он?

Жаба подошла к гусенице и выразила свое сочувствие, а также радость, что ее безобразие обратило курицу в бегство.

— Что вы хотите сказать? — спросила гусеница. — Я сама отвертелась от нее. Фу, на вас смотреть тошно! Оставьте меня, пожалуйста, в покое! Я, кажется, у себя дома! А, вот и мой листок! То ли дело у себя дома! Но надо взобраться повыше!

— Да, повыше! — сказала жаба. — Выше! У нас с ней симпатия! Но она не в духе теперь — от страха. Все мы хотим взобраться повыше!

И она подняла голову как только могла.

На крыше крестьянской хижины сидел аист; он трещал языком, и аистиха трещала.

«Как они высоко живут! — подумала жаба. — Вот бы забраться туда!»

Хижину нанимали два студента. Один был поэт, другой натуралист. Один радостно воспевал все сотворенное Богом так, как оно отражалось в его сердце, воспевал в кратких, ясных и звучных стихах. Другой вникал в самую суть вещей, готов был даже распотрошить их, если на то пошло. На весь мир Божий он смотрел как на огромную арифметическую задачу, производил вычисления, хотел выяснить себе все, понимать все, говорить обо всем разумно, — все в мире было ведь так разумно. Он и говорил обо всем разумно и с увлечением. Оба были добрые, веселые малые.

— Вот славный экземпляр жабы! — сказал натуралист. — Надо ее в спирт посадить!

— Да у тебя уже две сидят! — сказал поэт. — Оставь ее в покое! Пусть наслаждается жизнью!

— Да уж больно она безобразна! Прелесть просто! — сказал первый.

— Вот если бы можно было найти в ее голове драгоценный камень, я бы сам помог тебе распотрошить ее! — сказал поэт.

— Драгоценный камень! — повторил натуралист. — Силен же ты в естественной истории!

— А разве не прекрасно это народное поверье — будто жаба, эта безобразнейшая тварь, часто скрывает в своей голове драгоценный камень? Разве с людьми не бывает того же? Какой драгоценный камень скрывался в голове Эзопа, а в голове Сократа?..

Дальше жаба ничего не слыхала, да и из того, что слышала, не поняла половины. Друзья прошли, и беда на этот раз миновала ее.

— И они говорили о драгоценном камне! — сказала жаба. — Хорошо, что во мне его нет, не то не избыть бы мне неприятности!

На крыше опять затрещало. Аист-отец держал семейную речь, а семья его косилась на двух студентов, гулявших по огороду.

— Человек — самое чванное создание! — говорил аист. — Слышите, какую трескотню завели! И настоящего-то все не выходит! Они чванятся своею речью, своим языком! Хорош язык, который чем дальше едешь, тем меньше понимаешь! Вот у них как! Один не понимает другого. А наш-то язык годится всюду — и в Дании, и в Египте. И летать они не умеют! Правда, они мчатся с места на место благодаря своему изобретению — железной дороге, да часто ломают себе шеи! У! Мороз по клюву пробирает, как подумаю от этом! Свет простоял бы и без людей! Мы без них отлично бы обошлись! Оставили бы нам только лягушек да дождевых червей!

«Вот так речь! — подумала жаба. — Какой он важный и как высоко сидит! Никого еще я не видала на такой высоте!.. А как он умеет плавать!» — вырвалось у нее, когда аист широко взмахнул крыльями и полетел.

Аистиха же продолжала рассказывать детям о Египте, о Ниле, о бесподобной тамошней тине. Все это было так ново для жабы.

— Мне надо в Египет! — сказала она. — Только бы аист взял меня с собою! Или хоть один из птенцов! Я бы уж отплатила ему чем-нибудь! Да я таки и попаду в Египет: мне везет! Право, это стремление, эта тоска, что во мне, лучше всякого драгоценного камня в голове!

А в ней как раз и сидел этот камень — эта вечная тоска, стремление к лучшему, стремление вперед, вперед! Она вся светилась ими.

В эту минуту явился аист. Он увидал в траве жабу, слетел и сцапал ее не особенно-то деликатно. Клюв сжался, в ушах у жабы засвистел ветер… Неприятно это было, но зато она летела вверх, в Египет!.. Она знала это, и глаза ее засияли; из них как будто вылетела яркая искра.

— Квак! Ах!

Жаба умерла, тело ее раздавили. Но куда же девалась искра из ее глаз?

Ее подхватил солнечный луч и унес — куда?