Все сказки Ганса Христиана Андерсена [Литрес]

Телом и силами Палле Дюре похвастаться мог, вино он всасывал в себя как губка, как бездонная бочка, а храпел, как целое стадо свиней. Красный он был, разбухший!

— Ехидный, да и задира вдобавок, — говорила про него госпожа Палле Дюре, урожденная Груббе.

Скоро ей наскучило вести такую жизнь, но жизнь-то от этого лучше не становилась.

И вот в один прекрасный день стол был накрыт и кушанья остыли: Палле Дюре охотился за лисицами, а госпожи нигде не могли отыскать. Палле Дюре вернулся домой около полуночи, а госпожа Дюре не вернулась ни ночью, ни на другой день утром. Она покинула Нёрребек, ушла, не простившись ни с кем.

Погода стояла сырая, серая, дул холодный ветер, над головою Марии с криком вились стаи черных птиц, — они-то не были такими бездомными беглянками, как она.

Мария сначала направилась к югу, в Германию, тут золотые перстни с драгоценными камнями были обращены в деньги, потом она направилась на восток, потом опять повернула на запад, — у нее не было перед собой никакой цели, она сердилась на всех и на все, даже на Бога, так ожесточена была ее душа. Но вот силы начали изменять ей, она едва передвигала ноги от усталости, наконец запнулась о кочку и упала. С кочки взлетела пигалица и пискнула: «Чув-чув! Ах ты, воровка!» Мария никогда не посягала на добро ближнего, но птичьи яйца и птенцов приказывала красть для себя, когда была маленькая. Теперь она припомнила это.

С того места, где она лежала, видны были береговые дюны, там жили рыбаки, но она не могла добраться до них, так она была слаба. Большие белые чайки пролетали над нею и кричали так же пронзительно, как кричали, бывало, грачи, вороны и галки в усадьбе, птицы подлетали к Марии все ближе и ближе, под конец из белых стали черными как уголь да и все потемнело в ее глазах…

Когда она опять открыла их, она увидала, что ее подняли и несут на руках. Нес ее высокий, сильный малый. Она взглянула в его бородатое лицо — над глазом у него был глубокий шрам, бровь как будто была перерезана пополам. Он отнес несчастную женщину на судно, где служил матросом, а шкипер разругал его за это на чем свет стоит.

На другой день корабль отплыл. Марию Груббе не высадили, значит, и она тоже отправилась в плавание. Но она, конечно, вернулась обратно? Да, только когда и куда?

И об этом пономарь мог рассказать; при этом он ровно ничего не выдумывал от себя, а почерпал все свои сведения из достоверного источника — из одной старой книги, которую мы и сами можем взять да прочесть. Написал ее датский историк Людвиг Хольберг, автор многих прекрасных книг и забавных комедий, которые так живо рисуют нам его век и современников. В своих письмах Хольберг рассказывает о своей встрече с Марией Груббе. Об этом стоит послушать, но все же мы не забудем из-за этого птичницы Греты, что сидит теперь такая веселая и довольная в своем великолепном птичнике.

Остановились мы на том, что Мария Груббе отплыла на корабле.

Прошли годы.

В Копенгагене в 1711 году свирепствовала чума. Королева Дании отплыла на родину в Германию, король тоже покинул столицу, да и все, кто только мог, бежали из нее. Старались выбраться из города и студенты, даже те, что пользовались даровым помещением и столом. В так называемой «Борховской коллегии» оставался всего один студент, да и тот собирался уехать. Было два часа утра, когда он вышел оттуда с ранцем на плечах; в нем больше было книг и рукописей, нежели платья и белья. Над городом навис густой тягучий туман, на улицах не было видно ни души. Кругом почти на всех дверях и воротах стояли кресты, — в тех домах были больные чумою или все уже вымерли. Не было видно людей и в более широкой извилистой Кёдманнергаде, как называлась тогда улица от Круглой башни до Королевского дворца. Но вот мимо прокатила тяжелая телега. Кучер пощелкивал кнутом, лошади неслись вскачь; телега была битком набита трупами. Молодой студент поднес руку к носу и стал вдыхать крепкий спирт, в который была омочена губка, уложенная в медную коробочку. Из кабачка в одном из переулков раздавались дикое пение и хохот. Люди пьянствовали там всю ночь, чтобы забыть о чуме, стоявшей за дверями и готовой уложить их в телегу к другим мертвецам. Студент направился к дворцовому мосту; у набережной стояла пара небольших судов; одно уже готовилось отплыть из зараженного города.

— Коли Бог даст, будем живы и дождемся попутного ветра, пойдем в Гренсунн к Фальстеру! — сказал шкипер и спросил студента, желавшего сесть на судно, как его зовут.

— Людвиг Хольберг! — ответил тот, и имя это прозвучало тогда как и всякое другое, теперь же оно принадлежит к славнейшим датским именам! А тогда-то он был простой, не известный никому, бедный студент.

Судно проплыло мимо дворца, и не успело рассвести, как оно уже вышло в открытое море. Поднялся легкий ветерок, паруса надулись, молодой студент сел лицом против свежего ветра да и заснул; нельзя сказать, чтобы это было с его стороны особенно благоразумно!

Уже на третье утро судно встало на якорь у Фальстера.