Все сказки Ганса Христиана Андерсена [Литрес]

— Не знаете ли вы, у кого бы мне найти здесь пристанище за небольшую плату? — спросил Хольберг у капитана.

— Думаю, что лучше всего вам обратиться к перевозчице на перевозе Боррехус, — ответил тот. — Если хотите быть с нею полюбезнее, зовите ее матушкой Сёрен Сёренсен Мёллер! Но смотрите, не слишком-то уж любезничайте, не то она рассердится! Муж ее арестован за убийство, и она сама теперь правит перевозом — лапищи у нее здоровые!

Студент забрал свою котомку и пошел в домик перевозчицы. Дверь не была заперта; он приподнял щеколду и вошел в комнату, выстланную кирпичом. Главною мебелью была длинная скамья, покрытая большим меховым одеялом. К скамье была привязана белая наседка с цыплятами; она опрокинула блюдечко с питьем, и вода разлилась по полу. Ни в этой, ни в соседней комнате не было ни души, кроме грудного ребенка в колыбельке. Но вот показалась лодка, отплывшая от противоположного берега; в ней кто-то сидел, но кто именно — мужчина или женщина, решить было мудрено: сидевший был закутан в широкий плащ с капюшоном, покрывавшим голову. Лодка пристала к берегу.

Из нее вышла и вступила в комнату женщина, еще очень видная собой — особенно когда выпрямляла спину. Из-под черных бровей гордо смотрели черные глаза. Это и была сама матушка Сёрен, перевозчица. Грачи, вороны и галки прокричали бы, впрочем, другое, более знакомое нам имя.

Сурово глядела она, скупа была на слова, но все же студенту удалось сговориться с нею насчет платы за стол и за помещение на то время, пока в Копенгагене будет обстоять неблагополучно.

В домик перевозчицы частенько заглядывали из ближайшего городка некоторые почтенные граждане вроде Франца Ножовщика и Сиверта Обозревателя Мешков. Они потягивали из кружек пивцо и беседовали со студентом. Он был мастер своего дела, как выражались они, — читал по-латыни и по-гречески и умел потолковать об ученых предметах.

— Чем меньше знаешь, тем легче живется! — заметила однажды матушка Сёрен.

— Да, вот вам-то нелегко приходится! — сказал Хольберг, застав ее за стиркою белья в щелоке, причем ей самой приходилось раскалывать тяжелые плахи на подтопку.

— Ну, про то я одна знаю! — ответила она.

— Что ж вы, с малых лет так колотитесь?

— Это видно по рукам; прочесть, чай, нетрудно! — сказала она, показывая ему свои, правда, маленькие, но огрубелые и сильные руки с обкусанными ногтями. — Вы ведь ученый!

Около Рождества начались сильные метели; мороз крепчал, ветер как будто промывал людям лица царскою водкою. Но матушка Сёрен не боялась никакой погоды, завернувшись в свой плащ да надвинув капюшон на голову.

Было не поздно, но в комнатке уже совсем стемнело; хозяйка подложила в печку хвороста и вереска, сама уселась возле и принялась штопать свои чулки — другому некому было взяться за это дело. Под вечер она стала словоохотливее, чем это вообще было в ее привычках. Она заговорила о своем муже.

— Он нечаянно убил одного драгерского шкипера и должен за это три года пробыть на каторге. Что ж, он ведь простой матрос, так должно поступать с ним по закону!

— Поступают по закону и с лицами высшего сословия! — сказал Хольберг.

— Вы думаете? — сказала матушка Сёрен и поглядела в огонь, но затем начала снова: — А вы слышали о Кае Люкке? Он велел срыть одну из своих церквей, а когда священник Мас стал громить его за это с кафедры, приказал заковать духовного отца в цепи, созвал суд и сам приговорил его к казни. И священнику отрубили голову! Это уж не было нечаянным убийством, а Кая Люкке все-таки не тронули!

— Он действовал сообразно нравам своего времени! — сказал Хольберг. — Теперь эти времена миновали!

— Рассказывайте! — сказала матушка Сёрен, встала и пошла в другую каморку, где была «девчурка», прибрала и уложила ее, потом приготовила на скамье постель студенту. Меховое одеяло было отдано ему, — он был куда чувствительнее к холоду, чем они, даром что родился в Норвегии.

Утро в день Нового года было ясное, солнечное, мороз, однако, стоял такой, что нанесенный метелью снег превратился в твердую кору и по нему можно было ходить как по полу. Колокола в городе зазвонили к обедне. Студент завернулся в свой шерстяной плащ и собрался пойти в город.

Над домиком перевозчицы с криком и карканьем летали грачи, вороны и галки, из-за их крика не слышно было даже колокольного звона. Матушка Сёрен стояла за порогом и набирала в котелок снегу, чтобы вскипятить воды. Она смотрела на стаи птиц и думала свою думушку.

Студент пошел в церковь; на пути туда и обратно ему пришлось проходить мимо дома Сиверта Обозревателя Мешков. Когда студент проходил во второй раз, его зазвали выпить кружку теплого пива с сиропом и имбирем. Речь зашла о матушке Сёрен, но хозяин не много мог сообщить о ней, знал только, что она не здешняя, что у нее когда-то водились деньжонки и что муж ее, простой матрос, убил сгоряча одного драгерского шкипера. «Он бивал и жену, но она стоит за него горой!»

— Я бы такого обращения не потерпела! — сказала хозяйка. — Ну, да и то сказать, я лучшего происхождения! Мой отец ведь был королевским ткачом чулок!