Все схвачено

Но вот ведь штука: не мешал ему жить этот дискомфорт, а даже помогал, стимулировал на толковые поступки и действия. А они, в свою очередь, рождали комфортное состояние Легату, состояния духа или души, разница в терминах несущественна. Или иначе – рождали и хранили после некий душевный баланс, без коего Легат не смог бы сохранить себя в тех странных условиях, какие, если честно, он сам себе придумывал и творил.

И был счастлив, и сомнений на свой счет не имел.

Род мазохизма.

Но мазохист вообще-то на отсутствие счастья не жалуется. У каждого мазохиста оно – свое, собственное, вынянченное, взращенное и, как результат, лелеемое.

Вот и нынче ехал он поутру к себе в Службу – к половине десятого. Не слишком рано и вовсе не поздно. Сидел на заднем сиденье персонального авто, глядел в окно и видел на зимней улице тех, ради кого он не щадил себя и других обок него вот уже четвертый год. И плюс: ради кого не щадили – себя, и Легата, и других обок них – старшие его товарищи, которые в этот час тоже ехали в Службу.

Старшие – по служебной лестнице, так точнее, поскольку по возрасту Легат был старше многих из них лет эдак на десять, а некоторых – и больше. За полтинник ему забежало, но еще до следующей круглой даты время оставалось.

Честно говоря, Легату плевать было на возраст – не только свой, но и любого, с кем он общался. Он сам не чувствовал своих пяти с лихом десятков, ни физически не чувствовал, ни ментально, и никогда не мерил по возрасту тех, с кем имел дело, а мерил по интеллекту, по жизненному драйву, по отношению к окружающей действительности и к себе самому и своему делу.

Возраст – понятие эфемерное, считал он. На сколько ты себя чуешь, столько тебе и есть. Уже десятка два лет Легат чуял себя на тридцать с небольшим хвостиком и стареть не хотел.

Он, бывало, встречал своих ровесников – коллег по прежним сферам его многофазной деятельности: по журналистике, по писательству, например, или даже по вузу, – встречал и расстраивался: старыми они были. Ну вот хоть обсмотрись – старыми!

И внешне: морщины там, пузо, одышка (это – о мужиках, о женщинах – и сказать страшновато), и ментально: бессмысленно мощно держало их прошлое, бессмысленно много и хорошо они о нем помнили, цеплялись, как за палочку-выручалочку, за дурацкие свои воспоминания, за тупое «а помнишь?».

А Легат не помнил!

Память Легата, похоже, всегда была избирательна, он даже из счастливого своего детства помнил бесстыдно мало и фрагментарно: что хотелось, то и осталось, а лишний скарб – он и есть лишний. А эти, ровеснички, тащили вес воспоминаний ну прямо неподъемный, тащили и обижались на Легата, когда он, вдруг и легко встреченный, так же вдруг и легко исчезал с их пути.

Бог их обидел, Он им и судья!

И впрямь, что ему до их обид, когда реально молодые коллеги и даже немногие начальники держали Легата если уж и не за ровесника, ну так за чуть более старшего коллегу, общались с ним вровень и легко, быстро переходили на «ты». Потому и работалось толково. Командой.

Которая, повторим, не щадила себя ради Дела. Именно так: с заглавной.

Есть хорошее английское (а теперь уже и русское) слово «драйв». Как существительное его можно буквально перевести на русский так, например: «езда», «прогулка» (to go for a drive – учинить прогулку), а можно и так: «преследование», «стимул», «гонка», даже «атака»! Как глагол – от примитивного «ехать-рулить» до яростных «гнать» (to drive into a corner – загнать в угол!), «вколачивать» (to drive a nail home – вколотить гвоздь по шляпку!), прокладывать, внедрять в башку кому надо то, что надо.

Очень вольные параллели, конечно, но без драйва – как его ни объясни! – Легат жизни своей не представлял. Даже в длинной журналистско-писательской своей биографии – задолго до легко принятой им эпохи вольного и щедрого бизнеса! – он уже понял и помнил, что «to drive a pen» (буквально: «гонять перышко») обозначает, собственно, суть его тогдашней профессии.

Впрочем, он ее не потерял. Хранил в целости.

Короче, он всегда любил ловить драйв в своем деле – любом, которое занимало его на очередном этапе жизненной гонки. И ему это всегда удавалось.

Как и ныне.

Но ныне драйв был особый.

Вот эти люди – за окном его авто – вернее, толковое обустройство жизни этих людей и было целью Команды, членом коей являлся Легат. Или, точнее, жизни Страны, а значит, и людей в ней. Хорошей жизни, разумеется. Или, опять точнее, толковой. Ну и счастливой. Насколько это вообще возможно.

Легату нравилось работать в Команде, в меру искренне верившей, что – возможно. А почему бы и не верить, если Служба, которая объединила Команду (точней – вобрала ее в себя…), для того и существовала? Можно и нужно верить, потому что Дело с заглавной сложено из множества дел с прописной, а Путь, соответственно, и далек, и долог.

Как в старой песне.

И как в той же песне: нельзя повернуть назад…

А что до меры?..

Так это понятие вольготно растяжимое: у каждого – своя мера…