Все случилось летом

Разделял их лишь угол стола, и судья мог хорошо рассмотреть непрошеного гостя. Да, похоже, человек этот хлебнул в жизни горя — такие глубокие морщины бывают у безнадежно больных или… или у таких, как он. Когда их взгляды встретились, Силав не выдержал, отвернулся. В глазах незнакомца была жуткая тоска. Казалось, его запавшие, с красными веками глаза плачут, но плачут без слез, и на щеках их тоже не видно, но слезы, возможно, падали глубоко в душу.

Настольная лампа освещала поверхность стола, их лица, небольшое пространство пола. В остальном комнату укрывал уютный полумрак. Временами в окно стучались ветер с дождем. Крупные капли, срываясь откуда-то сверху, звучно тренькали на жести подоконника.

— Так говорите, три года назад я вынес вам приговор… — сказал Силав, желая продолжить беседу. — А теперь? Давно на свободе?

— С лета.

— И как устроились? Где-нибудь работаете?

Винда встрепенулся. Вероятно, вопрос заставил его вспомнить что-то важное. Достав из кармана записную книжку, принялся листать ее. Судья обратил внимание: руки у него были небольшие, пожалуй, даже женственные, с длинными пальцами и, казалось бы, давно не знавшие тяжелой работы.

— Могу я воспользоваться вашим телефоном? — спросил Винда, отыскав в книжке нужный номер. — Замминистра внутренних дел велел позвонить в это время. — И тут же, словно извиняясь, добавил: — Ничего не поделаешь, начальство нужно уважать.

Телефон стоял на другом конце стола. Судья, разумеется, ничего не имел против. Винда встал, набрал номер. Ответил женский голос, а немного погодя трубку взял заместитель министра.

— Это товарищ . . .? — Винда назвал знакомую Силаву фамилию. В трубке зарокотал столь же знакомый бас, Силав все прекрасно слышал, о чем говорилось. Само собой было понятно, что Винда приглашал его в свидетели разговора.

— Прошу извинить за беспокойство… С вами говорит Артур. Артур Винда.

— А, это ты? Ну, как? Все уладил?

— Да, пропуск в кармане.

— Вот видишь! Было бы желание, остальное приложится. Что я тебе говорил?

— Только с жильем осечка. Нет, говорят.

— Ишь ты какой, тебе все сразу подай! Сначала поработай, там будет видно. А через неделю позвони. Или сам зайди в министерство. Расскажешь, как дела. Ну, будь здоров! И не вешай носа!

— Всего вам доброго!

Винда повесил трубку, опять уселся в кресло.

— Вы спрашивали, как я устроился? Вот могу похвастаться!

Из внутреннего кармана он достал красную книжечку и протянул судье. Совершенно новый пропуск. Выдан Артуру Винде, рабочему мебельного комбината. Действителен по такое-то число. Подпись. Печать. Фотография.

Судья вернул пропуск. Силав остался доволен услышанным и увиденным и потому дружелюбно улыбнулся. Человек начал новую жизнь, начал ее правильно.

— Быть может, вас смущают те двадцать лет заключения, о которых я помянул? — спросил Винда. — Так знайте: в «мокрых» делах отродясь не участвовал и никого не ограбил, ни к кому в карман не залез… Люди мне сами давали деньги. Безо всякого насилия с моей стороны.

— Как это — сами?

Винда развел руками.

Они помолчали, будто собираясь с мыслями перед важным разговором. Винда сидел спиной, а Силав лицом к окну.

— Что вы видите на улице? — спросил Винда.

— На улице?

Силав до конца раздвинул занавески. За окном поверх второго этажа на длинной тонкой металлической дуге висел фонарь. В треугольнике света, падая из тьмы и во тьме пропадая, роились дождинки. Двумя сужающимися рядами в темноту убегали дома. И впереди поле зрения замыкалось домами. Пятиэтажный город… Освещенные окна стремились соединиться, перечеркнуть дождливую ночь полосами света. И каждое окно чем-то отличалось от остальных — люстрами, занавесками, мелькавшими за ними силуэтами. В одном свет погаснет, в другом — загорится.

— Вы видите окна? Светящиеся окна? Я сегодня шел к вам и смотрел на окна. Смотрел, как в одном загорается свет, в другом гаснет. Это ужасно — смотреть! И мне подумалось, неужто и я когда-нибудь смогу вот так войти в свой дом, зажигать и выключать свет? Знакомо вам такое чувство? Нет, конечно… Войти в уютную комнату, где тебя уже ждут, стол накрыт, дымится картошка… Мне сорок пять лет. Только сегодня по-настоящему это дошло до меня — аж в глазах потемнело. Сорок пять! Сколько живет человек? Семьдесят, ну восемьдесят. Значит, лучшие годы позади. Живем ведь первые тридцать, а потом каждый вечер лишь ночуем дома, включаем и выключаем свет…

Судья усмехнулся неожиданно явившейся мысли. Винда поднял голову, взглянул на него.

— Мне пришло в голову, — сказал Силав, — что в зале суда я давно бы прервал вас. Сказал бы: подсудимый, ближе к делу, расскажите, где вы были в воскресенье между четырнадцатью и семнадцатью часами… Вот так. Однако прошу прощения. Мы же условились: я не судья, вы не подсудимый. Продолжайте.