Все случилось летом

— Я виноват, — чуть слышно обронил Фридис. — Проклятая сумка! И черт тебя дернул подсунуть ее мне! Когда ты в Лачкаяс оставил меня с ней в автобусе, я сначала подумал, ты это нарочно. Мол, спрятался в кустах, решил посмотреть, что будет дальше. Тут меня такое зло взяло: нашел, думаю, младенца поиграть… А ты с тем старикашкой возился. И тут у меня ум за разум зашел: рядом сумка с деньгами, не привязана, не заперта, кругом ни души… Не сдержался… Как, думаю, не взять, когда сама в руки просится? И в кармане одни медяки. Я уж и сам не помню, как в лесу очутился. Там-то спохватился, вспомнил, как задаром вез меня, лимонадом поил, сигаретами делился, даже сумку оставил сторожить… Я, конечно, вор, но подлюгой быть не хотелось…

Шофер пробормотал что-то невнятное, автобус мчался во весь опор. Солнце позади еще укрывалось в грозовых лиловых тучах, а впереди предвечерними красками расцветал прояснившийся горизонт. Высоко над полями носились ласточки, из низин выползал туман. Фридис Витол сидел, подавшись вперед, сжимая и разжимая сплетенные пальцы рук.

— Не веришь? — спросил он. — Твое дело… Ты спросил, почему я с тобой поехал, вот я и рассказал. А я еще в лесу спохватился. Решил вернуться, может, думаю, успею положить на место, никто и не заметит. Да ты укатил сломя голову. Что было делать? Пошел домой, сказать мамаше здравствуй и прощай. Я ведь знал, что ты разыщешь меня, куда бы ни спрятался. Умылся, надел чистую рубаху. Стал ждать… Думал, приедешь с милицией, может, ищейку прихватите…

Абелит только пожал плечами, но промолчал.

— А кулак у тебя крепкий! — сказал, оживившись, Фридис и погладил скулу. — Прямо искры из глаз посыпались. Так недолго и на тот свет отправить.

— Когда-то летом на массовках дрался. Набил руку, — нехотя отозвался шофер безо всякого хвастовства и, желая переменить разговор, принялся рассуждать вслух: — Интересно, что моя Вита поделывает? А жена? Наверное, решила, попал в катастрофу… Небось сидит на автостанции…

— Так! — выпалил парень, снова всем телом подавшись вперед. — Теперь что хочешь со мной, то и делай… В лес пошлешь — пойду. Домой отпустишь — тоже в обиде не буду. Сам понимаешь — доказательств никаких. Это наше с тобой дело.

Абелит ответил не сразу. Проехали километров пять, на остановке взяли новых пассажиров, снова тронулись, только тогда Абелит сказал:

— Мне одно ясно: одного тебя нельзя оставлять. А знаешь что? Сходим-ка вдвоем к прокурору. К Межлауку. Время, правда, позднее, неудобно беспокоить человека, да делать нечего! Межлаук позвонит одному-другому, глядишь, завтра уже будешь при деле. Только ты не артачься, если и тебе начнет кол на голове тесать. Уж, наверное, скажет и про духовой оркестр и все такое. Тогда вспомни сумку и молчи… Но если ты его когда-нибудь подведешь! Постой, мы ж с тобой по-настоящему не познакомились — Абелит моя фамилия.

Фридис Витол не проронил ни слова. Может, он вспоминал тот день, когда, сидя на скамье подсудимых, слушал речь прокурора? Может, вспомнил мать свою и как она ссыпала в глиняную миску горячую картошку? Или видел радугу над лесными лугами, куда вечером, в сумерки, выйдут стройные косули?

Заходившее солнце освещало дорогу обманчивым косым светом, и Абелит не приметил размытую дождем рытвину. Автобус подскочил и хрустнул по всем швам.

— Оп-ля! — воскликнул Абелит. — Были б все дороги ровные, жили бы, не зная горя!

1962

ДОЖДЬ В ДЕКАБРЕ

Горь-ко! Горь-ко!

Разудалый клич с небольшими перерывами раздавался уже в который раз. Охрипшие голоса старались перекричать друг друга, звучали вразнобой, и, когда мужская половина смолкла, кто-то из женщин завопил: «Горько!»

Да, приготовленные хозяевами и принесенные гостями напитки сделали свое дело: никто не сможет пожаловаться, что ушел из дома Дайльрозе трезвым. Да и съедено немало — целый месяц будут рыгать, вспоминая Дайльрозе. Уж если свадьбу справлять, так с блеском, чтоб помнили до гробовой доски.

Лизета Лиелкая горько усмехнулась. Да, будет что вспомнить… И зачем она только приехала? Ведь решили на семейном совете, что на свадьбу к Ивару никто не поедет. Раз он не спросился родителей, братьев, пусть теперь сам выкручивается. Нельзя же так в самом деле: отстучал телеграмму, приезжайте на свадьбу, будет там-то, тогда-то, во столько-то. Никто невесты в глаза не видал, даже не знали, как звать, кто такая. Но от Ивара всего можно ждать. Из четырех сыновей самый младший и самый взбалмошный.

На семейном совете Лизета заикнулась было о поездке, да все так сердились, ее и слушать не стали. Свадьба — дело серьезное. Люди женятся на всю жизнь. Такими вещами не шутят.

И все-таки за день до свадьбы Лизета сообщила, что она поедет. Остальные как хотят, а она поедет. В конце концов, не чужак какой-нибудь женится, ее родной сын. Тот самый сын, о котором больше всего болит сердце, которого она до сих пор толком никак не поймет, который совсем другой, не то что остальные братья. И она решила: нельзя оставлять его одного в такой день. Пусть Ивар знает, что мать с ним рядом.