Все случилось на Джеллико-роуд

Мы вчетвером сидим и смотрим на реку почти в полном молчании, потому что не сказать, что мы большие друзья, у которых много общих тем для разговора. Но, как ни странно, никакой неловкости нет, просто тишина, если не считать привычных звуков природы. Время от времени перед моим носом возникает какое-нибудь насекомое, описывает полный круг и улетает в неизвестном направлении.

– Ты же не из тех, кто зациклен на новостях о серийном убийце? – обращаюсь я к Сантанджело.

– Нет.

– Тогда к чему ты упомянул мальчика, который пропал почти двадцать лет назад.

– Откуда ты знаешь, что это было почти двадцать лет назад? – удивляется Сантанджело.

– Ты сам сказал.

– Он не говорил, – с внезапным интересом возражает Григгс.

– И я не говорил, что это был мальчик.

– А это был мальчик? – уточняет Григгс.

Сантанджело кивает.

– Наверное, я раньше об этом слышала, – говорю я. Про рукопись Ханны мне говорить не хочется. – А ты?

Сантанджело пожимает плечами, но я не свожу с него глаз, и он начинает ерзать.

– Я однажды видел его фото, – тихо признается он. – Оно меня впечатлило.

– Потому что он был нашим ровесником? – спрашивает Раффи.

Сантанджело задумывается на секунду, как будто ему самому надо что-то понять, прежде чем пытаться объяснить другим.

– Вам никогда не казалось странным, что наши ровесники умирают? Это так противоестественно.

Я сосредоточенно слежу за его лицом.

– Если бы вы видели это фото, вы бы поняли. Этому мальчику так и хочется сказать: «Почему тебе не хватило сил сопротивляться смерти? Разве с таким взглядом любые напасти не должны были бежать от тебя прочь?»

– Но ты сейчас говоришь не о возрасте, а о силе духа, – замечает Раффи.

– Может, так и есть. Это как в восьмом классе, когда мы проходили дневник Анны Франк. Она умерла от тифа. Разве в это можно поверить? Как могла Анна Франк умереть от тифа? Она ни на секунду не затыкалась, раздражала всех, и казалось, что ее внутренний огонь нельзя уничтожить. Я подумал: ну, ладно, допустим, газовая камера или расстрел еще могли бы убить ее. Но не болезнь, от которой спокойно вылечивались обычные люди.

Меня очень тревожит тот факт, что у предводителя горожан, оказывается, есть душа, и я начинаю слегка в него влюбляться.

– В итоге все сводится к пульсу и кровоснабжению, – невыразительно произносит Григгс. – Сила духа не может никого спасти.

Сантанджело снова смотрит на меня.

– Этот мальчишка на фотографии… У него были слегка волнистые волосы, темно-русые, а глаза – не то синие, не то зеленые, и он улыбался. И еще у него были эти линии на лице, вроде шрамов, но на самом деле нет. Как будто его улыбка оставила их на лице, но они не похожи на обычные ямочки.

Раффи и Григгс смотрят на меня. Я сижу, уставившись на реку.

– Я видел тебя однажды, – говорит Сантанджело, и я знаю, что он обращается ко мне. – Это было пару лет назад, ты сидела рядом с Раф. На ярмарке в Джеллико выступал актер, знаешь, из тех бродячих артистов, разыгрывающих смешные сцены из Шекспира, и ты смеялась, и, в общем… Ну, ты не подумай, что я хочу тебя обидеть, сейчас ты совсем не похожа на мальчишку… Ребята всегда говорят: «Эта Тейлор Маркхэм очень даже ничего», так что ты не думай, что я считаю тебя не женственной, честное слово, это не так, ты выглядишь очень…

– Давай уже к делу, – перебивает Григгс.

– У меня было ощущение, что я смотрю на него, – заканчивает Сантанджело. – На того парня с фотографии.

– И все это на основании одного фото, – напоминает Раффи.

– Ты не поймешь, пока сама не увидишь. Вообще фотографий две. На второй они все вместе.

– Они – это кто? – спрашиваю я. Мое сердце колотится, а во рту появляется тошнотворно сладкий привкус.

– Их пятеро. Один кадет, это понятно по форме. Я однажды видел у отца на столе коробку с этим делом. Успел рассмотреть только фото и кепку, которую нашли здесь, – говорит он, указывая на реку.

– Как его звали?

– Ксавье.

У меня внутри все успокаивается, и я с облегчением выдыхаю.

– Никогда о нем не слышала.

– Ксавье Вебстер Шредер.

Мне становится дурно, воздух вырывается из легких с неконтролируемой скоростью. Мне нужно срочно вернуть контроль, потому что очень страшно от ощущения, будто я дышу через соломинку.

– С тобой все нормально? – говорит Григгс, глядя на меня. Он поворачивается к Сантанджело. – Ну почему ты каждый раз это делаешь?

– А ты почему каждый раз включаешь берсерка, когда она чуть бледнеет? – огрызается Сантанджело.

– Потому что у нее астма, придурок, и каждый раз, когда ты открываешь рот и что-нибудь ей говоришь, она забывает, как надо дышать.

У меня возникает ужасное предчувствие, что, пока я буду задыхаться в приступе астмы, эти двое опять друг друга поколотят. Раффи откапывает в моем рюкзаке ингалятор, я делаю несколько вдохов и выравниваю дыхание, а она, сама немного побледнев, бросает взгляд на обоих ребят.

– Да что такое? – снова не понимает Сантанджело.

– Просто отвези нас ко мне, – говорит Раффи, помогая мне встать. – И если вы еще раз подеретесь, Богом клянусь, Чез, я больше никогда не буду с тобой разговаривать.