Все, способные держать оружие…

Это не я, — сказал Кучеренко, огибая Панина по дуге. — Это все Яков… — он ускользнул от второго поощрительного тумака и затопал по лестнице. Лестница была непарадная, с железными решетчатыми ступеньками, удивительно громкая.

— Ну вот, Сережа, — я широким жестом предъявил ему свой пасьянс. — Работа по твоей основной специальности. Выбирай: этот, этот или этот, — я показал на тех троих, которые снимали квартиры. — Выбирай. Надо будет его тихонечко исчезнуть, квартиру осмотреть, а самого допросить и потом куда-нибудь незаметно пристроить.

— Три карты, три карты, три карты… — пропел Панин хорошим, едва ли не профессиональным баритоном. Я никогда не слышал, чтобы он пел. — Понятно.

Возьмем… вот этого.

Он протянул руку и подцепил карточку Оникашвили. На фотографии был очкастый, начинающий лысеть мальчик.

— Попробуй управиться до полуночи, — сказал я.

— Это уж, Пан, как получится, — сказал Панин, не отрывая взгляда от карточки. — Как получится, как пойдет масть… нет, Пан, за сроки не ручаюсь.

— А ты попробуй, — зачем-то сказал я. Панин быстро взглянул на меня, хотел сказать что-то злое, но промолчал.

10.06. 16 час Ресторан «Алазани»

Машину пришлось оставить на стоянке на набережной и топать пешком: и Ордынка, и Пятницкая были забиты грандиозными пробками. Вроде как через мосты пускали уже только по пропускам… Хвоста за собой мы не видели, но с другой стороны, если «Алазани» под превентивным наблюдением — а Кучеренко был уверен, что так оно и есть, — то и подходы к нему могли скрытно контролироваться через оптику, а это такой способ наблюдения, от которого не оторвешься. С другой стороны — ну и что?

Даже если гепо сфотографирует нас входящими в ресторан… пусть. Такие методы разработки требуют значительного времени, а нас, если все пойдет как задумано, завтра здесь уже не будет.

Было знойно. Мы старались прятаться в куцые тени домов и редких деревьев. Кто придумал этот город, заворчала Саша, Томск куда лучше… Она запрыгала на одной ноге, вытряхивая камешек из туфли. Томск действительно был лучше: плотный, чистый, зеленый, очень удобный для житья город — только вот мне он изредка начинал давить на виски, и хотелось попасть куда-нибудь, где смешались времена и стили, проросли, проломились одно сквозь другое… побыть там сколько-нибудь времени и вернуться. В Томске — да и в других наших городах — я ловлю себя на чувстве, будто попал на страницы рекламного каталога «Ваш дом» или «Уют», или даже «Шик»: все чуть-чуть слишком — слишком красиво, слишком уютно и слишком продумано. Когда я говорю, что у меня дом в Старом Томске — с печным отоплением, без горячей воды, но зато с садом, — на меня смотрят, как на ненормального. У тебя что, с деньгами туго? Нет, с деньгами у меня полный порядок. Так зачем тебе этот хлам, посмотри, какой домик можно за две недели… Зато у меня есть баня и кузница, говорю я. Может, у тебя и сортир во дворе? — смотрят подозрительно.

Нет, сортир теплый, есть у меня слабость к теплым сортирам… Мало кто понимает, что я не могу видеть над собой гладкий, без малой трещинки, потолок, — и поэтому у меня самый-самый удобный и уютный — для меня одного — дом…

В этом ресторане горное эхо начиналось от самого входа. Замечательно пахло пряным. Метр, похожий на генерального директора процветающего концерна, проводил нас к сервированному на четверых столику. Первым делом я налил Саше и себе по бокалу фруктовой воды. Потом достал из кармана детектор микрофонов, поводил им над столом, под столом, над диваном — чисто. С точки зрения скрытности столик был очень неплох: его окружал С-образный диван с высокой, выше голов, спинкой.

Поэтому дистантный аудиоконтроль был, мягко говоря, затруднителен — исключая, конечно, направленный микрофон ввинченный в потолок над нами, — что маловероятно: ведь если гепо распоряжается здесь, как у себя на Лубянке, то на кой черт наружные посты? Мы с Сашей потягивали фруктовую, я изредка смотрел на часы: наши хозяева задерживались. Это было против всех и всяческих законов разведок и контрразведок, и если следовать им, то нам сейчас надо было удалиться и никогда сюда не показываться. Но мы, слава Всемогущему, были не разведкой-контрразведкой; мы были, если формально, вольнонаемными служащими ВВС, «отделом особых операций», или «Трио» — «Три-0» — наследниками знаменитой «Бригады „Сокол“», той самой, которая в шестьдесят шестом отбила у мятежников Гурьянова, тогдашнего президента, вытащила его из зоны боевых действий — и при этом полегла практически вся. Почему-то имя той бригады досталось пресловутой форме «сокол» — самому грязному, на мой взгляд, изобретению Тарантула. Суть формы заключалась в том, что группа, выполнившая задание, не эвакуировалась, а ликвидировалась на месте. Правда, за всю историю «Трио» форма «сокол» в полном виде применена была только один раз: в семьдесят третьем году в Гамбурге.