Все, способные держать оружие…

— Вы действительно хотите узнать? Зачем?

— Люблю определенность.

— Хм… Как вы думаете, вытащат нас?

— Девяносто из ста, что нет. Наверху, скорее всего, не до потерпевших. Даже если капитан с Васей выбрались, все равно — руки у тех… наверху… дойдут не скоро.

А если не выбрались, так вообще никто не вспомнит про этот чертов бункер.

— Не ругайте его. Иначе мы давно превратились бы в горсточки пепла.

— А здесь мы истаем, как свечки. Я размышляю: не лучше ли будет укрыться одеялами? Термоизоляция.

— Попробуйте.

Пауза в беседе. Я устраиваюсь под одеялом. Долго прислушиваюсь к ощущениям.

— Так вот, возвращаясь к вопросу о…

— Вы упрямы.

— Скорее упорен. Кстати, под одеялом действительно прохладнее. А если не прохладнее, то легче.

— Ладно. Все равно вы мне не поверите. А поверите, вам же хуже.

— Да? Значит, это что-то весьма необычное. Вы говорите, говорите, я слушаю. Я вовсе не сплю.

— А я просто думаю, с чего начать. Вы верите в судьбу, в предназначение?

— Скорее да, чем нет. Хотя с судьбой у меня отношения натянутые.

— Это видно невооруженным глазом. А лженаукой историей вы не увлекаетесь?

— Именно лже?

— Шучу. И все же: не обращали ли вы внимание на странные типические совпадения, имевшие место в прошлом?

— А что такое типические?

— Ну… суть в том, что сюжеты различных исторических событий повторяются.

Меняется место действия, имена героев…

— В смысле: история повторяется?

— Да. Но не в том смысле, который обычно вкладывают, произнося эти слова. На самом деле существует небольшой набор схем — десятка полтора, — которые описывают практически все события.

— Наверное, потому, что… э-э… очевидцы, свидетели — они воспринимают происходящее именно в рамках готовых сюжетов. Так сказать, скороспешная легендаризация…

Я вдруг подумал, что наш случай как-то совершенно выламывается из нормальных легенд и переходит куда-то в плоскость высокого абсурда. Кафка. Или Мишель Мазон. У него же это: подводная лодка затонула и уже никогда не всплывет, но экипаж жив и занимается грандиозными и неимоверными умствованиями, совершенно морякам не свойственными… откуда-то берутся какие-то бабы… заговоры, революции…

Хорошая пьеса. Ставил ее Хабаровский драматический театр в пору своего короткого, но бурного расцвета.

На этом спектакле мы и познакомились с Кончитой.

Я подумал о ней без прежнего круговращения в груди. И впервые за эти сумасшедшие сутки как-то чересчур спокойно сказал себе: вот вам и корректное решение проблемы… а заодно и пенсия вдове…

— Это хорошее объяснение…

Я уже почти не слышал. Меня будто придавили сверху большой мягкой подушкой. — …написано одним-единственным человеком, который, конечно, не бездарь, но — халтурщик…

— И что из этого, сударыня?

— Все. К сожалению, все происходящее вытекает именно из этого. Я не ругаю его, называя халтурщиком, у него безвыходное положение: писать новые истории нужно, необходимо, но вдохновения уже нет, свежих идей нет, и он пользуется готовыми клише…

— Господь Бог?

— Да ну что вы… Разве вы не видите, что этот мир без Бога? Нет, обычный человек, с достаточно уникальными способностями, но — как мы с вами, из плоти и крови.

— Тогда не понимаю.

— Ч-черт… Вы не поверите, но я впервые пытаюсь кому-то объяснить, кто я есть и чем занимаюсь. Вы знаете, когда наступит конец света?

— Боюсь, для нас он уже наступил. И я в достаточной мере солипсист, чтобы полагать…

— Нет-нет. Настоящий конец света.

— Относительно этого существует множество мнений.

— Есть конкретная дата: в ночь на двадцать четвертое декабря две тысячи двенадцатого года.

— Эту дату я слышу впервые. Она какая-то некруглая. Разве что Рождество…

— Случайное совпадение. Точная дата рождения Иисуса неизвестна. Где-то между серединой ноября и началом февраля. Причем четвертого года до Рождества Христова… Нет, не в самой дате дело. Последний идиотский вопрос: можно ли перемещаться во времени?

— Не имею представления. А это что, имеет какое-то отношение?..

— Значит, так: можно. Правда, все это достаточно рискованно. Способ открыли в начале следующего века двое швейцарских ученых, двоюродные братья: Пьер Константен и Пьер Манштейн. По неосторожности они обнародовали свое изобретение…

Скорее всего, начался бред. От перегрева. Ну кто в здравом уме скажет: открыли в начале следующего века? И кто, не моргнув глазом, что проглотит и станет слушать дальше: про группу то ли романтиков, то ли фанатиков, рванувших в далекое прошлое с целью спасти южноамериканские цивилизации от покорения европейцами?