Все, способные держать оружие…

Снится, снится… В ночь с двадцать третьего на двадцать четвертое декабря две тысячи двенадцатого года произошло что-то страшное. Сотни тысяч, миллионы — никто не считал — раскрашенных, великолепно вооруженных, изумительно умелых и беспощадных воинов вторглись в города, появившись неизвестно откуда (сходили с небес, вылезали из-под земли, — говорили немногочисленные уцелевшие очевидцы), — и принялись убивать, убивать, убивать. Это была мясорубка совершенно неописуемая, выходящая за пределы пусть самого разнузданного, но все же человеческого воображения. Полицейские и армейские части, брошенные в бой, были разметены в клочья в считанные часы. Да не так уж много и было в то время полицейских и солдат… Почему? А кому нужны солдаты в мире, почти столетие свободном от войн?

Да и полиция в основном была данью традиции… За несколько недель девять десятых человечества перестали существовать; остальные люди, загнанные в горы, в непроходимые леса, под землю, продолжали истребляться с жестокостью еще большей — если такое сопоставление вообще возможно. Отчаянные попытки сопротивления приводили лишь к тому, что просто убийства уступали место убийствам медленным и изощренным. Но по крупицам удалось собрать информацию о захватчиках. Это были не инопланетные пришельцы. Это были майя, достигшие высот своей нечеловеческой цивилизации, заселившие всю планету, давно вышедшие в космос… По каким-то законам развития времени реальности слились, пространства соединились во что-то более сложное, но — единое. И в сложившихся условиях сильнейший намерен был выжить во что бы то ни стало. Путь к этому, по их представлениям, был один: полная очистка, стерилизация территории. Рабы или соседи были не нужны. Людям не оставалось никакого пути отхода. И вполне понятно, что те, кто успевал спуститься в немногочисленные «темпо», устремлялись в прошлое…

Кто-то брался за дело сгоряча, шел с Кортесом и Кар-Раско, то ли тупо мстя, то ли пытаясь стереть саму память о злосчастных майя, кто-то пытался вмешиваться в еще более ранние события — непрофессионально, грубо, самоубийственно.

Но в конце концов многие темпомигранты нашли друг друга, объединились — не без труда и не без трений — и стали размышлять о том, что можно в такой ситуации сделать.

Опыта темпоопераций ни у кого не было, теория тоже не была разработана (из теоретиков не спасся никто), приходилось все делать наугад и учиться на ошибках…

Так, очень скоро стало известно, что напрашивающееся прямое вмешательство невозможно: прошлое (Мексика, четвертый век нашей эры), приняв в себя группу пришельцев из будущего, преобразовалось в некий сверхустойчивый хронотопический конгломерат; что-то похожее происходит с перенасыщенным раствором, в который попадает кристаллик соли. Прошло два века, и конгломерат этот оказался секвестрирован, исторгнут из общего временного потока, — он образовал отдельную изолированную реальность, движущуюся не параллельно оси времени, а по сложной кривой, описываемой так называемым «малым уравнением Безумного Шляпника». Было еще и «большое уравнение»… Соприкосновение и пересечение мировых линий — прежней и вновь образованной — как раз и пришлось на ту рождественскую ночь.

Так вот, вмешательства в возникшую реальность оказались невозможны: любая попытка изменить даже третьестепенную причинно-следственную связь приводила к немедленной гибели покушавшегося от будто бы естественных, природных причин.

Удар молнии, укус змеи… Обойти же эту реальность со стороны прошлого удалось легко, но результата не дало: просто образовалась еще одна сверхустойчивая реальность, в которой американский континент был безлюден (если не считать алеутов и эскимосов: чумные крысы не смогли углубиться так далеко на север) до самого прибытия европейцев. Реальность эта так же отправилась в самостоятельное плавание, и пересечение ее с основной осью времени ожидалось в конце третьего тысячелетия. Однако на решение этой проблемы решено было пока не отвлекаться…

Окутанный мягким журчанием речи, я одновременно парил, невесомый, — и лежал горячим свинцовым бруском, прижатый волглым одеялом к твердой койке. Был свет, но этот свет лишь заслонял собой темноту. В темноте же происходило что-то по-настоящему важное… Наконец, пришли к общему мнению: клин следует выбивать клином. А не иголкой.

Правда, относительно природы клина возникли — и продолжаются — разногласия.