Об умонастроениях в Париже, уже занятом «человеком с острова Эльба», написала 13(25) марта Александру I состоявшая в переписке с ним Гортензия Богарне: «Я уже давно предвидела, что так не могло долго продолжаться; Вы сами были того мнения, что Бурбоны понимают Францию совершенно превратно». Далее она попыталась оправдать Наполеона и выступить посланцем мира: «Народ всецело на стороне императора, но он хочет мира, и Наполеон, конечно, будет достаточно умен, чтобы руководствоваться в данном случае мнением огромного большинства, так как он уже испытал на себе, что нельзя оставаться на престоле, отделяя свое дело от дела народного; участь, постигшая Бурбонов, вполне подтверждает это». Ответ российского императора был очень жестким: «Ни мира, ни перемирия; с этим человеком не может быть примирения; вся Европа сливается в одном чувстве. Помимо этого человека, все что хотят, никому не отдается предпочтения; лишь только он будет устранен, о войне не будет речи» [609] . Еще раньше Наполеон попытался сам установить контакт с российским монархом. После возвращения в Париж в его руки попал второпях забытый королевскими сановниками в Тюильри оригинал тройственного договора от 3 января 1815 г. Заверенную копию он немедленно послал через русского дипломата П.С. Бутягина Александру I. Но французскому императору не удалось рассорить Россию с бывшими членами коалиции и вырвать ее из рядов противников Наполеона.
Царь, правда, уже слышал о существовании этого договора, но теперь получил реальное подтверждение двуличия своих бывших союзников. Он пригласил и показал его Меттерниху, а также спросил, знаком ли ему этот документ? Может, впервые в жизни изворотливый дипломат не нашел объяснений, он не знал, что ответить, и молчал. Тогда Александр I заявил ему: «Пока мы оба живы, об этом предмете никогда не должно быть разговора между нами. Нам предстоят теперь другие дела. Наполеон возвратился. Наш союз должен быть теперь крепче, нежели когда-либо» [610] . После этого бросил бумагу в камин. Александр I оказался полностью солидарен и действовал в русле общего политического климата Европы. Талейрану российский император даже не стал упоминать о существовании договора. Правда, в разговоре с Нессельроде французский министр иностранных дел, в отличие от Меттерниха, оказался более находчивым: «Да, я знаю, о чем вы хотите сказать: об этом договоре; он был заключен без злого умысла. Что же касается меня, то я хотел только расстроить четверной союз!» [611] . Приход к власти Наполеона резко изменил позицию Баварии и Нидерландов. Понимая значение России, их представители попытались объясниться и принести свои извинения.
Россия не стала выкручивать руки своим бывшим вероломным союзникам угрозой выхода из союзного поля и требовать новых уступок в территориальном дележе, хотя это был очень удобный момент. Как раз примиряющая позиция Александра I способствовала новому единению в борьбе с Наполеоном, тем более что большинство государственных лидеров в тот момент находилось в Вене и быстро могло выработать коллективное мнение. Уже 1(13) марта представители восьми держав, подписавших Парижский трактат, выпустили совместную декларацию (авторами текста были Меттерних и Талейран), подтверждавшую общую решимость воевать с Наполеоном до победного конца. Он объявлялся «возмутителем всемирного спокойствия», человеком «вне закона», поставившим «себя вне гражданских и общественных отношений», и предавался «праведной мести обществ», а все европейские монархи заявляли о своей готовности оказать Франции, по ее просьбе, «необходимую помощь для восстановления общественного спокойствия». Это фактически был приговор трибунала крайне разозленных европейских монархов. Тон декларации был очень жестким и отличался от нейтрального стиля речи, принятого тогда дипломатическими кругами. Фактор «людоеда (Наполеона) – похитителя французского престола» почти мгновенно прекратил межгосударственные споры и консолидировал всех участников конгресса. Никакие обращения и дипломатические ходы уже не могли изменить ситуацию, никакие переговоры уже не имели шансов на успех, да и союзники, выступив единым фронтом (с ними нельзя было, как прежде, договариваться поодиночке), попросту отказывались их вести. Миролюбивым заявлениям французского императора уже никто из политиков в Европе не хотел верить. Все очень хорошо помнили совсем недавнее прошлое и его прежние грехи, былые унижения и страх перед французскими штыками, поэтому желали поставить крест на Наполеоне. Кроме того, еще не были окончательно разделены между победителями земли Польши, Саксонии, Италии и Бельгии, а упрочение «узурпатора» на французском престоле могло всколыхнуть национальные чувства этих народов и сделать их будущими его союзниками. С точки зрения всех европейских государств великий тиран должен быть наказан, а заодно с ним и мятежная Франция.