Всё та же я

Оказывается, лучшее лекарство от страданий после потери второй самой большой любви всей твоей жизни, которое я всем настоятельно рекомендую, – это рождественский каминг-аут твоей сестры, особенно если ее избранницей является цветная молодая женщина по имени Эдвина.

Мама скрыла свой первоначальный шок за бурным потоком слишком экспансивных приветствий и обещанием приготовить чай, после чего отправила Эдди с Триной в гостиную, остановившись лишь на мгновение, чтобы кинуть на меня взгляд, означавший, если бы мама умела сквернословить: КАКОГО ХРЕНА?! – и исчезла на кухне. Появившийся из гостиной Том радостно завопил: «Эдди!» – крепко обнял гостью, дождался, нетерпеливо переминаясь с ноги на ногу, положенного ему подарка, развернул его и умчался прочь с новым набором лего.

Между тем папа, напрочь потерявший дар речи, смотрел на разворачивающееся перед ним действо так, словно у него вдруг начались галлюцинации. Я заметила на лице Трины несвойственное ей тревожное выражение, почувствовала сгущающуюся атмосферу паники и решила, что пора действовать. Для начала я шепнула папе на ухо, чтобы закрыл рот, затем выступила вперед и протянула Эдди руку:

– Привет, Эдди! Я Луиза. Моя сестра наверняка уже поделилась с тобой всем плохим, что она обо мне знает.

– На самом деле, – ответила Эдди, – она говорила о тебе лишь хорошее. Ты ведь живешь в Нью-Йорке, да?

– По большей части. – Я надеялась, что моя улыбка не выглядит чересчур вымученной.

– После колледжа я два года жила в Бруклине. И до сих пор скучаю по нему.

Эдди сняла золотистое пальто и теперь ждала, когда Трина повесит его на один из наших перегруженных одеждой крючков. Эдди оказалась этакой миниатюрной фарфоровой куклой с тонкими, удивительно симметричными чертами лица, каких мне доселе не приходилось видеть, и выразительными глазами, экстравагантно подведенными черными тенями. С веселым щебетом она прошла за нами в гостиную, интеллигентно сделав вид, что не замечает неприкрытого шока, в котором пребывали родители, и остановилась пожать руку дедушке, который, улыбнувшись ей перекошенным ртом, снова вперился в телевизор.

Я еще никогда не видела свою сестру такой. Как будто нам представили не одного незнакомца, а сразу двух. Итак, перед нами была Эдди, безупречно воспитанная, оживленная, умело ведущая наш корабль по бурным водам общего разговора, и была Трина: выражение лица слегка неуверенное, улыбка немного бледная, рука в поисках поддержки постоянно тянется к руке подруги. Когда папа это увидел, у него челюсть отвисла чуть ли не на три дюйма, в связи с чем маме пришлось пихнуть его локтем в бок, чтобы оперативно привести в чувство.

– Итак! Эдвина! – Мама налила ей чая. – Трина так… хм… мало о вас рассказывала. Как вы… с ней познакомились?

Эдди улыбнулась:

– У меня есть небольшой интерьерный салон неподалеку от квартиры Катрины, и она несколько раз заскакивала ко мне, чтобы купить подушки, ткани и прочее… Вот мы с ней и разговорились. Сходили выпить, потом – в кино… Оказалось, у нас много общего.

Я охотно кивала, одновременно пытаясь понять, что может быть общего у моей сестры с этим холеным, элегантным неземным созданием, сидевшим напротив меня.

– Значит, много общего. Надо же, как мило! Общие интересы – это замечательно! Да. А откуда ты приехала… Боже мой! Я вовсе не хотела сказать, что…

– Откуда я приехала? Из Блэкхита. Да, я знаю: люди редко переезжают из южной части Лондона в северную. Мои родители перебрались в Борхамвуд, когда три года назад вышли на пенсию. Так что я представляю собой весьма редкий экземпляр жителя Северного и Южного Лондона одновременно. – Эдди улыбнулась Трине, словно это была только им одним понятная шутка, после чего повернулась к маме. – А вы всегда жили в Стортфолде?

– Маму с папой вынесут из этого дома разве что ногами вперед, – заявила Трина.

– Что, надеюсь, случится еще не скоро, – добавила я.

– С виду очень красивый город. Понимаю, почему вам не хочется отсюда уезжать, – заметила Эдди, подняв тарелку. – Миссис Кларк, торт потрясающий! Вы сами его испекли? Моя мама готовит такой с ромом. Она утверждает, будто фрукты нужно вымачивать целых три месяца, чтобы получился нужный аромат.

– Катрина – лесбиянка? – спросил папа.

– Мама, и впрямь очень вкусно, – сказала Трина. – Кишмиш… действительно… отлично пропитался.

Папа по очереди оглядел каждую из нас:

– Нашей Трине нравятся девушки? И все молчат? И как ни в чем не бывало треплются о каких-то сраных подушках и торте?!

– Бернард! – одернула его мама.

– Я, пожалуй, оставлю вас ненадолго, – бросила Эдди.

– Нет, Эдди, останься. – Трина бросила взгляд в сторону Тома, всецело поглощенного телевизором, и твердо сказала: – Да, папа. Мне нравятся женщины. Или по крайней мере мне нравится Эдди.

– У Трины, возможно, имеет место гендерная флюидность, – нервно заметила мама. – Это ведь так называется? Молодые люди на вечерних курсах постоянно рассказывают о том, что в наши дни многие не относят себя к определенному полу. Гендер – это спектр. Или рефлектор. Не помню, как правильно.

Папа растерянно заморгал.