Всё та же я

– Ох, Лу! – Появившаяся из коридора мама прижала меня к груди.

Я обняла маму в ответ, чувствуя, как мамины слезы капают мне на плечо. А папа тем временем гладил ее по спине и, словно заклинание, повторял:

– Все, любимая. Держись. Держись.

И тем не менее, хотя я очень любила дедушку, в свое время я иногда чисто абстрактно размышляла о том, что, когда он отойдет в мир иной, маме сразу станет легче, поскольку это избавит ее от необходимости ухаживать за прикованным к креслу инвалидом. Ведь очень долго вся мамина жизнь была плотно завязана на дедушке, и ей с трудом удавалось выкраивать время для себя, а из-за резкого ухудшения его здоровья в последние месяцы мама даже лишилась возможности посещать свои любимые вечерние курсы.

Но я была не права. Мама чувствовала себя опустошенной, на грани отчаяния. Она казнила себя за то, что ее не было в комнате, когда умер дедушка, рыдала при виде его вещей и сокрушалась, что так мало для него сделала. Теперь, когда ей не за кем было ухаживать, она буквально не находила себе места. Она вставала и снова садилась, взбивала подушки, смотрела на часы, словно опаздывала на встречу. А когда ей сделалось совсем невмоготу, принялась с маниакальным упорством наводить чистоту, вытирать несуществующую пыль и, обдирая костяшки пальцев, драить полы. Вечером мы расселись за кухонным столом, а папа отправился в паб – предположительно сделать последние распоряжения насчет поминок, – и мама поспешно вылила чай из четвертой чашки, машинально поставленной для человека, которого уже не было с нами, а затем обрушила на меня лавину мучивших ее вопросов:

– А что, если я сделала не все, что могла? Может, нужно было свозить его в больницу на дополнительное обследование? Возможно, они могли бы уменьшить риск очередного инсульта. – Ее руки нервно крутили носовой платок.

– Но ты все сделала. Ты миллион раз возила его по врачам.

– А ты помнишь тот случай, когда он съел две пачки шоколадного печенья? Может, именно это его и доконало? По последним данным, в наше время сахар – это орудие дьявола. Конечно, мне следовало убрать печенье на верхнюю полку. Чтобы он не добрался до этой отравы!

– Мама, дедуля же не был ребенком!

– Нужно было заставлять его есть салат и зелень. Но тебе даже не представить, как это было трудно! Невозможно кормить с ложечки взрослого человека. Господи Иисусе, только без обид! Я хочу сказать, с Уиллом это было совсем другое дело…

Я накрыла ее руку своей, мамино лицо плаксиво сморщилось.

– Мама, никто не любил его так, как ты. И никто не смог бы ухаживать за ним лучше тебя.

По правде говоря, мамины душевные муки выводили меня из равновесия. Ведь я сама была в ее положении, причем не так уж давно. Мамина скорбь пугала, словно заразное заболевание. И я старалась держаться от мамы подальше, пытаясь найти какое-нибудь занятие, чтобы ее горе не захлестнуло меня с головой.

В тот вечер, пока родители сидели над полученными от адвоката бумагами, я прошла в дедушкину комнату. Там все было так, как при его жизни: кровать аккуратно застелена, на стуле – номер «Рейсинг пост», два забега на следующий день обведены синей шариковой ручкой.

Присев на краешек кровати, я провела указательным пальцем по вафельному стеганому покрывалу. На прикроватном столике стояла фотография бабушки, сделанная в 1950-х годах, волосы уложены буклями, улыбка открытая и доверчивая. У меня сохранились лишь смутные воспоминания о бабушке, а вот дедушка был неизменной составляющей моего детства: сперва – как хозяин маленького домика в конце нашей улицы (по субботам мы с Триной постоянно бегали к нему за конфетами), а последние пятнадцать лет – как постоянный обитатель нашего дома; его ласковая неуверенная улыбка будто пунктиром проходила через весь мой день, так же как и его присутствие в гостиной с газетой и кружкой чая.

Я вспомнила истории, которые мы с Триной любили слушать в детстве, о его службе на военно-морском флоте (хотя, быть может, рассказы о необитаемых островах, об обезьянах и кокосовых пальмах не совсем соответствовали действительности). Вспомнила, как он жарил на закопченной сковородке сладкие гренки – единственное блюдо, которое дедушка умел готовить, вспомнила и о том, как он в свое время умел смешить бабушку буквально до слез. А потом вспомнила последние годы его жизни, когда смотрела на него практически как на предмет обстановки. Я не писала ему. Я не звонила ему. Я просто считала, что он всегда будет здесь так долго, как мне захочется. Обижался ли он на меня? И хотелось ли ему со мной поговорить?

Я даже не сказала ему «до свидания».

На память пришли слова Агнес о том, что, оказавшись вдали от родного дома, ты словно пытаешься одновременно усидеть на двух стульях, а твое сердце разрывается на две половинки. Я положила руку на стеганое покрывало. И наконец-то смогла заплакать.