Все тайны Третьего Рейха

Полнейшее воплощение национал-социалистической романтики достигло своей кульминации, когда бразды правления взял в свои руки Геббельс. Последовала команда: „Поднять штандарты и знамена! Вольно!“ После чего грянули бравурные аккорды песни „Народ, к оружию“. Затем последовала новая команда: „Берлинский фольксштурм, приготовиться к принятию присяги! Поднять штандарты и знамена!“ Гренц зачитал текст присяги, а затем Геббельс обратился к заполнившим площадь бойцам, превознося фюрера, после чего оркестр исполнил оба национальных гимна». Даже через годы он говорит об этом с придыханием. Что ж, такие зрелища действительно завораживают.

Гитлер, по оценке Феста, оказался отличным режиссером: «Широкое гипнотическое воздействие этих мероприятий, которое чувствуется еще и сегодня в материалах кинохроники, связано не в последнюю очередь с происхождением из этого источника.» «Я провел шесть лет перед войной в период наивысшего расцвета русского балета в Санкт-Петербурге, — писал сэр Невилл Гендерсон, — но никогда не видел балета, который можно было бы сравнить с этим грандиозным зрелищем. Оно свидетельствовало о точных знаниях как режиссуры крупной постановки, так и психологии маленького человека. От леса знамен и игры огней факелов, маршевых колонн и легко запоминающейся яркой музыки исходила волшебная сила, перед которой как раз обеспокоенному картинами анархии сознанию трудно было устоять.

Сколь важен был для Гитлера каждый эффект этого действа, видно из того факта, что даже в ошеломляющих по масштабам празднествах с огромными массами людей он лично проверял мельчайшие детали; он тщательно обдумывал каждое действие, каждое перемещение, равно как декоративные детали украшений из флагов и цветов и даже порядок рассаживания почетных гостей. Для стиля мероприятий „Третьего рейха“ характерно и показательно, что режиссерский талант Гитлера по-настоящему убедительно раскрывался на торжествах, связанных со смертью. Казалось, что жизнь парализует его изобретательность, и все попытки воспеть ее не поднимались выше банального фольклора мелких крестьян, который воспевал счастье танца под майским деревом, благословение детей или простой обычай, в то время как фольклорно настроенные функционеры лужеными глотками выводили нечто псевдонародное. Зато в церемонии смерти его темперамент и пессимизм неустанно открывали все новые потрясающие эффекты; когда он под звуки скорбной музыки шел по широкому проходу между сотнями тысяч собравшихся почтить память павших через Кенигсплац в Мюнхене или через Нюрнбергскую площадь партийных съездов, то это были действительно кульминации впервые разработанной им художественной демагогии: в таких действах политизированной магии Страстной пятницы, в которых „блеск создавал рекламу смерти“ — то же самое говорили о музыке Рихарда Вагнера, — воплощались представления Гитлера об эстетизированной политике.

С тем же эстетическим почитанием смерти была связана любовь к ночи. Все время горели факелы, костры, огненные колеса, которые, по утверждениям тоталитарных мастеров создания нужного настроения, якобы воспевали жизнь, но на самом деле доказывали своим пафосом, что жизнь человеческая мало чего стоит на фоне апокалипсических образов, трепета перед всемирным пожаром, которому они придавали некий возвышенный смысл, и картин гибели, в том числе и собственной. 9 ноября 1935 года Гитлер провел большое торжество в честь павших в ходе марша к „Фельдхеррнхалле“, по образцу которого этот ритуал повторялся в последующие годы. Архитектор Людвиг Троост соорудил на Кенигсплац в Мюнхене два классических храма, 16 бронзовых саркофагов должны были принять эксгумированные останки первых „мучеников за идею“.

Накануне вечером, пока Гитлер выступал с традиционной речью в пивной „Бюргерброй-келлер“, гробы были установлены в „Фельдхеррнхалле“, стены которого затянули коричневой тканью и украсили горящими светильниками. Незадолго до полуночи Гитлер проехал, стоя в открытой машине, через триумфальную арку и улицей Людвигштрассе, освещенной мерцающими огнями светильников на пилонах, к Одеонсплац. Факелы штурмовиков и эсэсовцев образовывали вдоль улицы две колышущиеся огненные линии, за ними стояла густая толпа. После того как машина медленно подъехала к пантеону, Гитлер с поднятой рукой поднялся по ступеням, устланным красной дорожкой. Погруженный в себя, он постоял перед каждым гробом, „ведя неслышимый диалог“, а затем мимо покойных молча прошло 60 000 соратников в мундирах, с бесчисленным множеством знамен и всеми штандартами партийных формирований.