Все тайны Третьего Рейха

Арийцы — творцы, семиты только копиисты. Вот в чем различие. По Чемберлену евреи легко внедряются в чужую культуру, перерабатывают ее до неузнаваемости и… убивают. А наследники арийцев, как всякий живой творческий дух, творят, но делают это так легко, что не считают чем-то важным и смыслоопределяющим, они щедро делятся своими открытиями и теряют их, потому что единственное, чего не умеют, — вцепляться в плоды своего ума или своих рук. Так что созданное ими достается евреям — и в смысле культурном, и в смысле политическом. Гениальными находками, ничего в них не понимая, пользуются копиисты, способные только дорабатывать не ими созданное, но выдавать за собственные открытия. Впрочем, Чемберлен признавал, что «…антисемитизм упускает из виду два обстоятельства: во-первых, еврей никогда не был чистым семитом и не стал таковым; он имеет в крови некоторые посредствующие элементы; а из этого следует, что необходимо делать различие между тем или иным евреем и не упускать из виду, что многие евреи, так же как и мы, жаждут освобождения от семитических представлений; во-вторых, если иудейские полусемиты, благодаря мощи своей воли и объединению в замкнутую интернациональную нацию, и представляют собою наиболее поражающий „чуждый“ элемент в нашей среде, то, во всяком случае, не единственный. Я назвал семита лишь потому, что он один сыграл известную роль в мире идей, подобную по своему значению роли индоарийцев и родственных им духом — а может быть и телом — европейцев. Но среди нас есть другие посторонние элементы, которые тем опаснее, что остаются безымянными. Люди, которые имеют с нами большое внешнее сходство, внутренне же отличаются от нас специфически иною душою, которые не переиначивают, как семиты, до основания всего того, что от нас получают и в чем вместе с нами принимают участие, но все внутренне отравляют и портят, обращая благословение в проклятие».

Кто же эти, не семиты, но хуже? Он называет остатки коренных, неарийских европейских народов, которые — к его недовольству — не отличаясь умом, отличаются высокой сексуальностью и потому быстро размножаются, внедряясь в истинно германский жизненный ствол, а кроме них — люди с примесью монгольской крови, обладающие пониженным (так он считал) интеллектом. Евреи в его системе ценностей стояли не на последнем месте. Басков он считал куда хуже евреев и куда как опаснее. И только глупостью, говорит он, можно объяснить, что европейцы изобрели толерантность, которая не позволяет им очистить свою землю от таких вредных расовых примесей: «Целым столетием пожертвовали мы ради какой-то до нелепости неограниченной терпимости; мы почти утратили чувство невозместимой важности границ, важности того индивидуального, что безвозвратно уходит и из чего единственно исходит творчество и великие дела. Мы мчимся прямо к хаосу. Пора, давно пора опомниться! И вовсе не для того, чтобы ограничить чью-нибудь духовную свободу, а чтобы самим стать господами в своем собственном доме, чего у нас все еще нет».

Пора настала, считал Чемберлен, отделить истинное от ложного, чистое от нечистого. Нужно вернуть арийские ценности и арийский дух. О последнем он сообщал, что индийский буддизм к арийскому духу вообще отношения не имеет. Будду он называет отступником, хотя тот и происходил из истинных арийцев. И его учение было подхвачено и распространено совсем не арийцами, а чуждыми им народами: «Буддизм возник в местности Индостана, наименее населенной арийцами; замечательный сам по себе, этот факт привел к установлению еще и того, что люди всех слоев населения, ранее других примкнувшие к этому движению и в качестве миссионеров разносившие по всему миру это пресловутое душеспасительное вероучение, — в большинстве случаев не могли быть арийцами. Как чума, распространялось по всей Индии это учение, враждебное всем религиозным традициям народа. Но в конце концов выпрямился согбенный ариец и вышвырнул врага вон. И теперь, вот уже много столетий, в Индии нет буддизма». Но этим буддизмом, пояснял Чемберлен, творческая сила Индии была подорвана навсегда, и некогда великая страна стала отсталой и практически ушла от цивилизации, поскольку «…основная мысль буддизма в корне враждебна всякой высшей жизни духа».

«Наша европейская философия, — говорил он, — движется только параллельно с нашим миром, — она может завтра же исчезнуть без малейшего ущерба для нашей государственности; в противоположность чему индусское миросозерцание было душою индусского народа, оно определяло внешние формы его жизни, составляя содержание его мышления, его стремлений, поступков и надежд. Эпоха высшего могущества индусского народа была также временем расцвета его метафизики; а когда философия утратила свое господствующее значение, — погиб и народ».