Все течет

Умоляюще, тихонько она всё шептала ему о своей просьбе. Костлявою ручкой она застенчиво и нежно гладила его раму – выше она не могла достать. Она целовала пол под иконою, и голова её судорожно дёргалась от заглушённых рыданий. Серые круглые глаза роняли крупные слёзы, и она всё просила его и просила. Ответа не было.

Она уже не могла стоять ни на ногах, ни на коленях и в изнеможении села на пол под иконой. Она стала думать – и в голову ей пришла новая мысль.

В той церкви, как обычно, около некоторых икон к стенам были приставлены кружки, похожие на почтовые ящики и предназначенные для сбора пожертвований на неугасимые лампады для иконы. Увидя кружку около рамы иконы святителя Николая, Варвара размышляла. Подобные ящики были у входов в богатые дома. Туда опускалась вся почта. Не был ли и тут такой же порядок: опускается прошение в ящик, и где-то кто-то получает его, рассматривает и решает, затем каким-то образом просившему посылается «извещение». Надежда поднялась и засияла в её сердце. Горячо поцеловав кружку и с жалкой, умоляющей улыбкой впиваясь глазами в лицо святителя Николая, она вынула из кармана своё прошение. Но отверстие в кружке было и узко и мало для её бумаги. Несколько раз сложив её, она стала старательно проталкивать в кружку. Тут её заметил церковный сторож.

Он услышал шум и наблюдал за ней уже несколько мгновений. Скептик, он не доверял проявлениям религиозности в детях. Высунув голову из боковой двери алтаря, вытянув шею, притаившись, он наблюдал за Варварой. Увидя, что она копошится у денежной кружки, он вскипел: девочка эта, должно быть, воровка. Возможно, монета, а то и ассигнация, застряла в узком отверстии кружки, и эта бродяжка пытается её достать с помощью какой-то бумажки! Он кинулся вперёд. Кричать в церкви – при зажжённых уже лампадах – не полагалось, он зашипел:

– Что, что ты делаешь? Признавайся!

Испуганная неожиданностью Варвара отпрянула от кружки. Злой старик не имел ничего общего с тем видением, о каком она молила. Схватив её за плечо, сжав его костлявой рукой, он шипел:

– Ты – красть? Красть у Господа Бога?!

Когда она подняла к нему своё маленькое заплаканное лицо, судорожно дёргавшееся от испуга, сомнение на минуту встало в его душе. Но он был церковным сторожем, он не мог рисковать, уличным же детям нелишне получать острастку, к тому же девочка была очень испугана, значит, в чём-то виновата, – и потрясая её за плечо, он грозил:

– В тюрьму хочешь? На каторгу твоя кандидатура! Вот я позову полицию – и арестуют! Говори: чья ты?

На миг он разжал её плечо, и Варвара, пользуясь случаем, ринулась прочь. Стремглав вылетела она из собора. Размахивая горящей свечой, старик устремился за ней, подозревая, не успела ли она уже украсть, не зажато ли что в её кулачке.

Ушибаясь, она скатилась вниз по ступеням и побежала по улице. Только завернув за угол, она решилась передохнуть и оглянулась. Улица была пуста, скрыться было негде. Она побежала ещё и ещё оглянулась: погони не было. В изнеможении она упала на тротуар. Мысль её работала быстро: прошение было написано на к р а д е н о й бумаге, хотя она и отстригла заголовок. Но не она же крала бумагу – бумага была ей подарена.

Жгучее чувство обиды поднялось в ней. Горький яд заливал её сердце: она узнала одно из самых страшных духовных потрясений – обманутую веру и отвергнутую горячую молитву. Так вот как! Как она молилась – и что получила! Тюрьма, каторга, полиция! Эти три слова имели вес там, где жила Варвара. Дети сызмала знали их смысл. И она едва не попала туда! За что?!

Её вера, надежда и энтузиазм обращались теперь против неё. Незабываемая минута рассекла её детскую душу: впредь Варвара уже не будет молиться.

Она села на край тротуара в изнеможении, подавленная своей горькой мыслью.

Наступал вечер. Приближалась та всегда печальная минута, когда скрывается солнце, символ, смутное напоминание живущим о их конце. Минута колеблется между светом и тьмою, разрывает звено и направляется к ночи.

Последний тающий луч на лиловеющем небе, казалось, шепчет:

– Прощай! Прощай, человек! Я покидаю тебя. Я буду здесь завтра – но увижу ль тебя? Ты смертен. Мне жаль тебя, человек!

Варвара смотрела на этот луч, и её вера в чудесное, перегорая, превращалась в холодный пепел. И она прощалась с чем-то, что смертно, чего не увидит больше. Всё её существо по временам содрогалось от огромной печали, от бессмертной грусти, ибо ей открывались те познания, которые умножают скорбь: незащищённость того, что есть лучшего в человеке. Она постигла глубину человеческого одиночества на земле, полное равнодушие к человеческому сердцу каких-то высших сил природы, его беспомощность, если он робок и мал, всю заброшенность бедняка и его ребёнка. Иллюзии покидали её. Она поняла, что на этой земле помочь человеку может только другой человек, если он добр и этого захочет.