Все то, чем могли бы стать ты и я, если бы мы не были ты и я

Я ощутил ее боль из-за смерти маленького брата. Такую глубокую, что я догадался: в ее основе лежит чувство вины, которое она испытывает, потому что оставила его дома одного. Еще я ощутил печаль, наполнявшую ее всякий раз, когда она занималась сексом с незнакомым мужчиной. Ей это было противно, ее изнасиловали в пятнадцать лет, и секс никогда не доставлял ей удовольствия, но она считала, что должна это делать, хотя не получала от него радости.

Подобно этим двум глубоким чувствам, передо мной предстала целая дюжина других. Получалось, что я, сам того не желая, копаюсь в ее прошлом. Мое лицо наполнилось ее эмоциями, и мне пришлось уйти, удалиться от нее. Я не понимал, что со мной происходит, я увидел ее жизнь — как ее слабые стороны, так и то, что давало ей основание собой гордиться и чувствовать себя уверенно.

Мне открылась также ее ненависть к моей матери. Такая жгучая и неукротимая, что я подумал: эта девушка способна ее убить.

Но матери я ничего не сказал, потому что не знал, правда ли это.

Спустя два месяца эта балерина вонзила ножницы ей в сердце. Рана была неопасной, но всего два сантиметра влево — и моя мать была бы мертва.

В реанимации я рассказал ей, что ощутил при встрече с напавшей на нее девушкой. Она посмотрела на меня и, немного помолчав, сказала:

— У тебя дар, Маркос. Научись его использовать и никогда не позволяй ему использовать себя.

Мы больше никогда не говорили о моем даре. Вскоре она поправилась. Ее никогда не волновало состояние ее сердца, она глубоко презирала этот переоцененный, на ее взгляд, орган. Вероятно, самыми важными ее эмоциями управлял пищевод.

— Хочешь встретиться с пришельцем наедине? — спросил шеф.

Я кивнул.

— Сколько времени вы его здесь держите? — спросил я прежде, чем войти.

— Три месяца.

— Вы держите его в заточении три месяца? — возмутился я.

— Мы испробовали на нем все известные нам методы, но так и не смогли понять, пришелец он или нет. Посмотрим, что скажет твой дар.

Если они решили обратиться ко мне, значит, они уже исчерпали все свои возможности. Наверняка в эту дверь до меня входили многие: военные, психологи, врачи и даже привилегированные палачи. Должно быть, все они потерпели фиаско, так как в высших сферах мой дар не пользовался популярностью.

— Откуда о нем узнала пресса?

После каждого моего вопроса шеф все больше нервничал. Мне кажется, ему не нравилось выслушивать вопросы, а уж тем более на них отвечать.

— Вероятно, утечка, — пробормотал он равнодушно.

— Что ж, судя по тому, что показывали по телевизору, через несколько часов журналисты захотят его увидеть.

— Поэтому ты и здесь, — изрек он, желая, чтобы я поскорее вошел к пришельцу.

— Вам придется выключить все камеры, чтобы не было помех.

Выражение его лица резко изменилось, он не хотел терять связь с помещением, где находился пришелец.

— Может быть, на этот раз попробуешь применить свой дар при включенных камерах?

— При камерах дар не действует, — напомнил я. — Электромагнитные помехи мешают мне отличить правду от лжи, воображаемое от реального.

Мой шеф потер себе лицо. Он был крайне раздосадован. Я представил себе, как трудно ему будет передать мою просьбу начальству. Им не захочется в решающий момент остаться в стороне.

— Ладно, мы все выключим, — согласился он. — Делай то, что считаешь нужным для получения информации.

Он ушел, оставив меня одного перед дверью.

8 ДЕВУШКА ИЗ ПОРТУГАЛИИ И БУЛОЧНИК, ЛЮБИТЕЛЬ ЛОШАДЕЙ

Прежде чем повернуть ручку и войти, я позволил дару войти в меня. В этом нет ничего неприятного, просто испытываешь смесь удивления и удовольствия.

Я не слишком много рассказывал вам о своем даре, но когда я позволяю ему войти в меня, я чувствую себя очень сильным. Дар позволяет мне предвидеть… Нет, это слово мне не нравится… Скажем так, сначала он «показывает» мне самое страшное и самое приятное воспоминание того человека, которому я пристально смотрю в глаза.

Я видел зверские преступления, удовлетворенные желания, невыносимую боль, психологический террор и вслед за этим — любовь без границ, разнузданную страсть и безграничное счастье.

Когда я смотрю на человека, то сразу же ощущаю двойственность его натуры. Как будто мне показывают трейлер, демонстрирующий самый плохой и самый хороший момент его жизни. Просмотрев эпизоды, изображающие два основных события его биографии, я сразу же получаю двенадцать дополнительных сцен. Нечто вроде последовательности, ведущей от самого страшного к самому приятному. Что-то вроде дополнительных номеров билетов в главной лотерее.

Эти сцены напоминают уже не двухминутные трейлеры, а четырнадцатисекундные тизеры.

Порой эти двенадцать сцен дают мне ключ к пониманию человека, которого я изучаю. Нередко крайние точки бывают очень далеки друг от друга, и понять испытуемого бывает трудно. Характер человека определяют не крайности.