Всё тот же сон

Подробности революционного прошлого моего деда мне неизвестны, но некоторые обстоятельства можно представить по одному косвенному свидетельству.

Князь Владимир Андреевич Оболенский, тоже земец, а потом депутат Первой Думы от Крыма, уже в эмиграции (ну а как же!) написал великолепнейшие мемуары, изданные русским издательством в Париже (YMKA-PRESS, 1988). Владимир Оболенский был годами десятью старше Бориса Кабанова, имел четверых детей и, стало быть, больше тяготел к «отцам». И хотя был независим, смел и решителен (отчего в конце концов тюрьмы не миновал), но всё же в революцию не шёл, оставаясь земцем-конституционалистом и кадетом. Если общеземские съезды (то бишь, совещания) проходили в Москве с непременными общими обедами на двести человек в «Праге» на Арбате… Но пусть лучше князь Оболенский сам расскажет:

Во время своих поездок в Москву я всегда останавливался на Малой Бронной, в семье Мороз. Это были исключительно добрые и симпатичные люди. Александра Ивановна Мороз, урождённая Корнилова, когда-то принимала участие в народовольческом движении, была сослана в Сибирь по приговору суда в знаменитом процессе 193-х, там вышла замуж за М.С. Мороза и вернулась с мужем и двумя сыновьями в Москву. В 1905 году она была уже немолодой женщиной, но сохранила свой молодой идеализм. Муж, добродушный старик, хлебосол, любивший порой выпить и кутнуть с приятелями, плохо разбирался в политических вопросах, считал себя правее жены, но, в сущности, был целиком под её влиянием. Большинство их знакомых и друзей состояли либо из бывших народовольцев, либо из более молодых революционеров. Немудрено, что оба сына их, в это время студенты первого курса Петровской Академии, совсем ещё желторотые птенцы, попали в компанию юных социалистов-революционеров и принимали деятельное участие в подготовлявшемся тогда в Москве революционном восстании.

Двадцатипятилетний Борис Кабанов, хоть далеко и не был желторотым, но так ли уж мудрено, что, будучи студентом той же Петровской Академии, мог оказаться в той же или подобной компании?

Читаем Оболенского дальше:

У Морозов всегда было людно, шумно и весело. Среди их постоянных посетителей помню тогда ещё молодого писателя Чирикова. Он порядком выпивал за трапезами, а затем пел народные песни и с азартом отплясывал русскую.

Евгений Николаевич Чириков был тогда и впрямь «молодым писателем», хотя ему перевалило за сорок, но физическую молодость он истратил на волнения революционной страсти, а к этому времени по старой памяти представлялся то народником, то даже марксистом, но уже почитался «передовым писателем-реалистом» из горьковского окружения. Однако главное не в нём. Главное, что упоминание о Чирикове позволяет ощутить не одну только революционную атмосферу дома Морозов. Вот уж тут я прямо вижу молодого деда Бориса, и не вообще, не где-то, а именно в доме его сотоварищей по Академии, потому что любовь к народу и совесть, хоть и звали к борьбе, не борьба была им любима. А вот русскую песню, гитару свою — любил, и пляску с топотом и свистом готов был смотреть до полночи.