Все цвета моей жизни

Сияет солнце. На заднем дворе Энди установил для детей надувной бассейн. Девчонки носятся вокруг него в купальниках, а Билли, совсем голый, то прыгает в воду, то выскакивает, и девчонки визжат, глядя на него. Энди, по пояс голый, стал совсем бронзовым за эти последние немыслимо жаркие дни. Я смотрю, как он возится в саду, доделывает все те мелочи, до которых у нас никогда не доходят руки, зачищает шкуркой и покрывает лаком мебель, сортирует семена растений, метет площадку для барбекю, собирает на участке сломанные игрушки. Я сижу, откинувшись в шезлонге, держу в руке стакан воды со льдом и выжатым в нее лаймом, слушаю крики детей, смотрю, как их цвета врезаются друг в друга, как струи водяных пистолетов, чувствую, что я королева на троне и что мне очень повезло быть настолько счастливой. Что есть люди, которым можно дарить любовь, что можно любить, быть любимой, окруженной любовью. Я люблю жизнь, люблю свою семью, люблю себя. Я люблю, люблю, люблю.

* * *

Цвета становятся ярче, а мигрени усиливаются в определенную погоду, обычно перед грозой. Когда воздух тяжелый, влажный, кажется, что облака хлещут меня по щекам, клубятся вокруг меня, как вокруг горного пика. В этом состоянии очень мало позитива, хотя и оно однажды приносит пользу.

– Я тут подумал, может, вечером закатимся куда-нибудь с Грегом и Сарой, – говорит Энди, подцепив вилкой кусок картофелины и отправляя его в рот. – Погода-то хорошая.

Влажно так, что я еле дышу. Все окна открыты, но воздуха как будто нет.

– И Альва пойдет? – от радостного возбуждения Джой чуть не прыгает со стула. Она любит людей. Ей нужно быть среди них.

– А Бекки почему не будет? – ноет Иззи, вечная жертва, как будто мы все в сговоре против нее.

– Бекки с Альвой тоже, конечно, – отвечает Энди.

– Класс!

– А можно они возьмут с собой собаку? – спрашивает Билли, а Джой с Иззи закатывают глаза.

– Кому нужна их дурацкая собака? – говорит Джой, и все трое заводят спор сначала о том, насколько жестоки животные, а потом – кто чаще гуляет с нашей собакой и больше ее любит.

Я чувствую, что темя, затылок и виски ломит так сильно, как будто Энди вонзил свою вилку прямо мне в голову и на ней, как кебаб на шампуре, вертится мой мозг. Я страдаю уже несколько дней, сначала не очень сильно, а потом все больше.

– Хватит, – говорю я спокойно, но, наверное, с такой ноткой в голосе, что они затихают и уставляются на меня.

– Не сегодня, – договариваю я, смотря в окно.

Слышится гул разочарования. Я порчу им жизнь, я не даю им повеселиться, я то, я сё…

– Завтра погода изменится, – говорит Энди. – Сходим сегодня, пока можно. Они нас в прошлый раз приглашали.

– Она не завтра изменится, а сегодня вечером, – возражаю я, почти не слыша себя из-за больной головы и детских воплей.

Дети все пререкаются, и их цвета поднимаются и смешиваются в центре стола. Наверное, радуга над столом мне даже понравилась бы, если бы так не раскалывалась голова.

Мы продолжаем обедать. Я тыкаю в еду, гоняю ее туда-сюда, смотрю на их тарелки, поторапливаю, чтобы поскорее закончили. К себе тянет темная спальня, где никто не будет беспокоить.

– Не стейк это, а подметка, – говорит Джой, но мне совсем не хочется одергивать ее. Я беру ее тарелку и несу в мойку. Тарелка вылетает из рук и с грохотом падает. Все оборачиваются в мою сторону, а в мою голову будто вонзили шуруп: кажется, что сейчас пойдет кровь, я чувствую, что вот-вот упаду в обморок.

– Мам, ты чего? – спрашивает Билли.

Раздается гром, дети притихают и видят в окне вспышку.

– Молния! – радостно вопит Джой и несется к окну.

– Гром! – вторит ей Иззи.

– Бетти тут? – спрашивает Билли.

– Бетти, девочка, домой! – зовет Энди.

Бетти, наша такса, несется скачками, насколько позволяют ее коротенькие ножки. Гром гремит сильнее, дети вопят и орут, а Бетти сначала приостанавливается, а потом кидается в противоположном направлении. Свет в окне кажется багровым. У меня такое чувство, будто молния ударила в голову. Ее сжимает, небо разверзается и обрушивает на нас дождь, большие, тяжелые капли хлещут точно из ведра, за несколько секунд заливают все вокруг, а я чувствую, что голове становится легче, как будто в ней ослабили винт и снизили давление.

Джой с мрачным и загадочным видом отворачивается от окна. Она медленно поднимает палец, указывает на меня и произносит:

– Мудрейшая снова права. Барбекю состоится завтра вечером.

И мы заходимся радостным хихиканьем.

Подумать только, что было время, когда все они не давали мне покоя, и, хотя могут не давать покоя и сейчас, зато они у меня есть. Когда-то я думала, что будет один, ну, может, другой, а теперь их трое, а я все еще жива. Они могут превращать все тяжелое, давящее, в легкое и совсем не важное. Они делают все маленькие радости феноменально значимыми для меня. Они даже не знают, что делают для меня. Своей любовью они меня сотворили.

* * *