Все цветы Парижа

Мы оба не сумели уберечь нашу дочку, и это была цена, которую мы должны были заплатить. Я повернулась и пошла в ночь, одна. Виктор не стал меня догонять. И с каждым шагом я чувствовала, как вокруг моего сердца вырастает знакомая колючая лоза. Больше никакой помады. Больше никаких прогулок на Монмартр, глупых картин и эскизов.

Все эти недели мне просто снились. А теперь я проснулась – окончательно.

Глава 24

25 августа 1944 года

Париж, Франция

Рейнхард проснулся с головной болью. Нахальное солнце нестерпимо ярко светило в окно его спальни.

– Мадам Гюэ, – крикнул он. – Немедленно идите сюда и уберите солнце! – Она не появилась в дверях, и он крикнул еще раз: – Мадам Гюэ! Я сказал – идите сюда! – Сжимая ладонями виски, он сам подошел к окну и задернул шторы. – Проклятая ведьма! – пробормотал он и подумал, что пора пристрелить ее вслед за остальными бабами, которые тут жили. Все бабы – никчемные твари.

Он рухнул на кровать, и тут в его сознании наконец сфокусировались, словно дурной сон, события вчерашнего вечера, он вспомнил, что мадам Гюэ сбежала. Вернувшись домой, он обнаружил распахнутую настежь входную дверь. Комната мадам Гюэ была пустая, а чемодан, всегда лежавший под кроватью, исчез вместе с Селиной. Единственное, что осталось после Селины, – окровавленные простыни.

– Сука! – заорал Рейнхард и в ярости пнул сапогом стену рядом с кроватью.

Он вылил в глотку полбутылки водки и вышел на улицу, крича имя Селины, словно сердитый хозяин, который разыскивает сбежавшую собаку и заранее обдумывает, как сурово накажет ее, когда найдет. Он хватал прохожих, требовал у них информацию, но все бесполезно. Селина бесследно исчезла.

Между тем улицы Парижа заметно изменились. Германия проигрывала войну, а значит, и контроль над городом. Но Рейнхард все равно был намерен забрать то, что по праву принадлежало ему. И когда увидел, что «Бистро Жанти» уже закрылось, он захохотал. Удар ноги – и дверь повисла на одной петле. Он ворвался внутрь, словно дикий кабан, опрокидывая столы и разбивая вдребезги чистые бокалы, а добравшись до бара, схватил бутылку виски.

Она не должна была уйти вот так, без его дозволения, да еще залив кровью всю постель. Его переполняла злость. Наверно, она убила ребенка, сука. У нее не хватило крепости выносить его. Слабая слишком. Но и он виноват тоже. Не надо было брюхатить еврейку. Все неправильно. Ему нужна сильная немецкая женщина. Вот она родит ему здорового ребенка. Его наследника.

Но все же каким-то кривым, перекрученным образом Рейнхард любил Селину. Любил ее запах, ее кожу. Любил форму ее носа, цвет ее тела при лунном свете, особенно крутой изгиб линии от талии до бедра. Еще он любил ее сильный характер, хотя злился, что Селина не боялась его так, как другие бабы. Да, она кричала, когда он бил ее ремнем, но боль – не страх, и Селина его не боялась. Он ломал дух других баб, делал их рабынями, но с Селиной это не получилось. Зато она вызывала в нем азартный восторг, не то что другие парижанки, попадавшие в его постель. Она была его фавориткой. И вот она ушла…

Утро, половина десятого, и Рейнхард был один в квартире. Он прошел в гостиную и обнаружил на столике телеграмму от его командира, которую он не заметил накануне вечером. Конверт был вскрыт; вероятно, мадам Гюэ прочла ее перед уходом. Ее бегство потрясло его не меньше, чем уход Селины. Ведь он был абсолютно уверен в преданности экономки. Но последнее слово осталось за ней.

Рейнхард прочел телеграмму, держа ее в дрожащих руках – всего два слова, но он узнал из них все что нужно: «Союзники наступают».

Он выглянул в окно. Его приятели грузились в машины; с одним из них он обедал два дня назад. В центре площади стоял подросток и размахивал французским флагом. Рейнхард хотел сбегать за оружием, хранившимся в шкафу, и всадить пулю в череп этого идиота, но это привлечет внимание. Он понимал, что надо бежать, пока не поздно, хотя было уже поздно.

Времени уже не оставалось. Он не мог ни собрать собственные вещи, ни упаковать что-нибудь из парижских сокровищ, которые он приносил сюда из брутально ограбленных им квартир: бесценные картины, ткани, позолоченные зеркала. Ему было жалко оставлять все это тут на добычу ворам. Если бы у мадам Гюэ были мозги, она взяла бы серебро (хотя, может, и взяла). Проверять было уже некогда.

Он торопливо переоделся в штатское, чтобы его не узнали, сунул за ремень револьвер и направился к сейфу. В нем лежали груды лучших часов, ювелирки и золотых цепочек, которые он собрал, живя в Париже. Он рассовал сколько мог по карманам и в последний раз окинул взглядом квартиру. Не этого он ожидал, живя в Париже, не поражения. Но он построит себе новую жизнь в Берлине, такую же роскошную, как тут. Да, такую же роскошную.

Он пошел к двери, но внезапно остановился, услышав приглушенный плач… ребенка. Странно, подумал он; в этом здании, насколько ему известно, детей не было. Он сделал несколько шагов по коридору, и плач сделался громче. Ему показалось, что звук доносился из комнаты Селины.