Все твои грязные секреты

Я старалась не думать о том, как Саша чуть все не испортила. Я не хотела, чтобы горечь проникла в мою музыку, просочившись сквозь кончики пальцев. Сегодня музыка – единственное, что имеет значение. Значит, я должна быть сильной.

Я различила несколько знакомых лиц в первых рядах. Мама сосредоточенно смотрела на меня, лучась от гордости. А поскольку Джульетта в исполнении Саши сейчас как раз скорбела о смерти Ромео и собиралась убить себя, мама посреди всеобщей скорбной атмосферы выглядела форменной психопаткой.

Место рядом с мамой с тем же успехом могло пустовать – Робби, похоже, терзался смертельной скукой. Он оперся о подлокотник со стороны мамы, подпер ладонью подбородок и мрачно смотрел на сцену. Иногда его лицо освещал экран телефона. На любом другом представлении мама тут же выбила бы телефон у него из рук, но сейчас она, похоже, была слишком зачарована происходившим, чтобы делать ему замечания.

По другую сторону от мамы сидел папа. В выражении его лица, как обычно, читалась вина. Мне было ужасно жаль, что на него постоянно давят мысли о том, что он не может оплатить мое обучение.

С центрального прохода мне улыбнулось еще одно знакомое лицо. Я встретилась взглядом с Диего, и он показал мне поднятые вверх большие пальцы, выглянув из-за стоящей на штативе камеры. Несмотря на случай на уроке физики на прошлой неделе, он сдержал свое обещание. Я выдавила улыбку и снова сосредоточилась на своей партии. Теперь мне нужно было играть особенно внимательно – приближалось мое соло. Именно эту часть я собиралась рассылать в вузы. Сердце дрогнуло, и я медленно, глубоко вдохнула.

Оркестр смолк. Я смотрела на мистера Торренте, ожидая, когда он подаст мне сигнал. Когда я занесла смычок над струнами, по моему позвоночнику словно пробежал ток. Вибрации, исходившие от скрипки, прижатой к подбородку, проходили по всему телу, поднимались в воздух, переплетались с Сашиным пением, и наша печальная мелодия заполняла зал скорбью и тоской. Я снова взглянула на первые ряды, оценивая их реакцию. Они восторженно смотрели на сцену, выпрямившись на своих сиденьях, наклонившись вперед, неотрывно глядя на то, как Саша собирается вонзить кинжал себе в сердце.

Но потом ее голос внезапно стал хриплым, и она кашлянула.

Она кашлянула.

Я продолжала играть. Только сегодня я могла сделать эту запись. Второго шанса не будет. Я оглянулась на сцену. Саша открывала и закрывала рот, словно пыталась угадать момент, когда нужно вступить. Сейчас она должна была вонзить кинжал себе в сердце, и тогда оркестр сыграл бы крещендо в момент ее смерти.

Проглотив панику, я продолжала играть и кивнула мистеру Торренте, чтобы он подал оркестру сигнал, как и было задумано. Но все струнные смотрели на Сашу, а Джейсон Годинг отвлекся, над чем-то хихикая, и забыл, что должен играть на трубе.

Оркестр растерялся – половина вступила, а другая глядела на Сашу. Наконец, она просто сделала вид, что вонзает кинжал себе в грудь, и упала на спину, изображая смерть.

Господи. Саша испортила все. Все.

И теперь я хотела лишь умереть.

Осталось 17 минут

Я резко вдохнула. Нам и правда предстояло кого-нибудь выбрать. Все по-настоящему.

– Как ты собираешься принять такое решение? – Прия с усилием поднялась на ноги, но, пошатнувшись, плюхнулась на ближайший стул. – Я не хочу умирать. И я… единственный ребенок в семье. Они с ума сойдут.

– У нас у всех есть родители, которые будут сходить с ума от горя, – произнес Диего. – Мой папа… после всего, что он для меня сделал… – Он покачал головой и откинул волосы со лба, явно сдерживая слезы.

– А мой папа… – Робби присел, словно кэтчер, готовый принять подачу, и схватился за голову. – Боже, он так гордился, когда я получил эту стипендию. Так много игроков из Джорджийского Технологического попадают в высшую лигу. Я не могу умереть сейчас. Это чертовски нечестно.

– И правда, – встряла Саша. – У меня тоже столько всего впереди… меня же взяли в Браун.

Диего устало посмотрел на нее.

– И что? А меня в Гарвард. У нас всех большие планы на будущее.

Саша одарила его стальным взглядом и открыла рот, собираясь что-то сказать, но я перебила ее:

– Такими темпами никто из нас никуда не попадет! – сказала я. – Мы все будем мертвы меньше чем через двадцать минут. У всех нас есть родители, которым мы нужны. У всех нас есть планы. Никто из нас не важнее остальных. Ни Гарвард, ни Браун, ни твои губки, ни твоя бейсбольная стипендия. – Робби стиснул зубы, но я не обратила на него внимания. По моей щеке скатилась одинокая слеза.

– Быть может, некоторые все же важнее остальных, – предположила Саша.

– Нет! Вот уж чем нам точно не нужно заниматься, так это сравнивать людей друг с другом. Нет никакой системы, где Гарвард дает десять очков, а бейсбольная стипендия – восемь, и… – я осеклась, заметив, как Робби нахмурился, когда я оценила Гарвард выше, чем бейсбол.

– Видите? – Я показала на него. – Вот именно! Кто-то всегда будет считать, что оценка нечестная. Нельзя сказать, что чье-то будущее важнее. Ничья жизнь не стоит дороже остальных.