Все умерли, и я завела собаку

У меня внутри все сжалось, живот пронзила острая боль. Это была не привычная боль при получении неприятных известий: когда бойфренд говорит, что «наши отношения просто не сложились», или когда начальник сообщает, что «мы подошли к концу пути». На сей раз ощущения были совершенно иными. Тугой клубок устроился внутри надолго – это было не временное ощущение. Теперь оно стало частью меня. Ему осталось лишь сформировать нормальные рабочие отношения с другими органами.

Дни с Рождества до Нового года прошли в каком-то тумане. Публика на улицах менялась. Вместо напряженных офисных работников появились беззаботные покупатели и гости вечеринок. Я видела, как семьи выходят из японских ресторанов, довольные прекрасным обедом и сезонной свободой от ответственности. В окне напротив угрожающе мигали цветные лампочки.

У Рэйч рак.

Я изо всех сил сосредоточилась на дыхании. Раньше я слышала, как люди говорили, что после получения плохих известий теряли способность дышать. Подобные слова всегда казались мне преувеличением, призванным подчеркнуть силу потрясения. Вроде «Мой мир перевернулся» или «Я чуть не умер». Но тогда я и представить себе не могла, какими страшными могут быть подобные известия.

– Насколько все плохо?

– Завтра они скажут нам больше. Ей дали диазепам, чтобы она успокоилась. Она хочет тебя видеть. – Голос Адама снова дрогнул. – Приезжай в больницу, Эм.

Все это ничуть не походило на вдохновенную историю победы над раком с поздравительными лентами, полуночными прогулками и статусными гостями. Я чувствовала, что изменить ничего нельзя.

Я медленно вернулась в салон, пытаясь припомнить, каково это – быть человеком, который вышел отсюда несколько минут назад. Быть собой до возникновения этого тугого комка боли.

Увидев мое лицо, симпатичный молодой парикмахер Ром обнял меня.

– Моя сестра, Ром… – пробормотала я. – У нее рак…

Я видела, как слезы смешиваются с потеками краски из-под черной нейлоновой шапочки.

– Мне нужно идти.

Я стащила с себя пеньюар.

– Все будет хорошо, – утешил меня Ром. – Мы всегда с тобой. Может, быстренько смыть краску с головы, прежде чем ты уйдешь? – добавил он вполне разумно, осознавая, что имеет дело с человеком, временно лишившимся рассудка.

Я прошла следом за ним к раковине. Вода лилась мне на голову, а я смотрела на глянцевые фотографии на стенах. Женщина с яркой помадой и геометрической стрижкой – хромово-желтый боб. Девушка смешанной расы с темно-вишневыми волосами. Мне стало стыдно, что в такой момент я оказалась в парикмахерской. «Что ты делала сегодня, Эм?» – «Красила корни. А ты, Рэйч?» – «А у меня диагностировали рак».

Я прыгнула в черное такси. На телефон пришло сообщение от одной из моих ближайших подруг, Полли. Она была моим верным другом еще с университетских времен. Полли спрашивала, как дела у Рэйч. Пока сестра лежала в больнице, Полли постоянно поддерживала меня, бросала свои дела, чтобы выпить со мной, утешала и отвлекала от тревожных мыслей. Дружба с Джейн создавала у меня утешительное ощущение собственной истории, а двадцатилетняя дружба с Полли была моей надежной опорой. Я писала Полли обо всех событиях моей жизни. Описывала странные спальни, где просыпалась. И собственные отвратительные поступки.

Но об этом написать я не могла.

Некоторые люди, когда им звонишь, сразу же отвечают. Полли была таким другом.

– У Рэйч рак, – сказала я и заплакала. Я плакала всю дорогу до больницы.

Пожилой таксист посмотрел на меня в зеркало и быстро отвел глаза.

Полли тоже заплакала.

– Рэйч справится, – сказала она. – Все будет хорошо.

У меня не было другого выхода, кроме как поверить ей. Другого выхода не было.

Когда я приехала в больницу, Адам и мама сидели у постели Рэйч. Рэйч была в розовом больничном халате, светлые волосы стянуты в неаккуратный хвост, глаза слегка остекленели от диазепама.

Я подбежала, чтобы обнять ее. Я собиралась не плакать, но у меня ничего не вышло. Скрыть что-то от сестры я никогда не могла.

– Все плохо, Эм, правда? Рак… – сказала она со спокойствием, которое меня поразило.

Она смотрела на меня знакомыми васильково-голубыми глазами под безумно идеальными бровями. «Отличные брови, мэм», – как-то шепнул ей мерчендайзер духов в нью-йоркском магазине, прежде чем брызнуть на нее парфюмом. И с тех пор мы постоянно твердили эту фразу друг другу.

А еще мы называли друг друга «Си». «Увидимся позже, Си», «Люблю тебя, Си». Эта буква заменяла другое неприличное слово, то, что угрожало чувствам, а не жизням. Мы подхватили его из книжки моего друга, комика Дэвида Баддиэла: так главный герой называл своего брата.

Мне хотелось обнять Рэйч и сказать: «Ну же, Си! Все будет хорошо!» Но сейчас это прозвучало бы фальшиво и неправильно. Я не знала, как разговаривать с сестрой, когда ей только что сообщили, что у нее рак. Я не могла называть ее «Си». Это было неправильно.