Все ураганы в лицо

В сопровождении целой свиты новый начальник тюрьмы отправился во двор, где прогуливались арестанты.

Все сразу почувствовали твердую руку. Да и внешний вид нового начальника тюрьмы вызывал невольный трепет. Он подавлял своей внушительной комплекцией, широчайшими плечами, могучей грудью. На его бритом лице с бачками на щеках было написано высокомерие. А при звуках его раскатисто-рыкающего голоса у надзирателей захватывало дух. На нем был парадный мундир с высоким воротником, мундир с иголочки. Гудима носил белые лайковые перчатки, которые всякий раз трещали по швам, когда он пытался надеть их на руки.

В Петербургской пересыльной тюрьме Гудима привык к беспрекословному повиновению. Вот почему, очутившись во дворе, он был удивлен, что арестанты не обратили на него ровно никакого внимания. Они громко переговаривались, спорили на политические темы. Один «нахал» прошел в двух шагах от Гудимы, не повернув головы.

— Смирно! Шапки долой! — заорал Гудима во всю силу легких. Но арестанты как будто и не слышали команды. Они продолжали увлеченно спорить.

— Вы что, так вашу… оглохли?!

Заключенные рассмеялись. Один из них сказал своему соседу:

— Кузя, чего он разоряется? Он что, с глузду съехал?

Это уж было слишком. Если сейчас же не поставить их на место, то потом справиться с ними будет невозможно.

— Вызвать солдат!

Когда появились солдаты, Гудима скомандовал:

— Ружья на прицел! По бунтовщикам…

Лишь теперь заключенные поняли, что имеют дело с идиотом. Все бросились кто куда. Только Фрунзе стоял как ни в чем не бывало, засунув руки в карманы. Он смотрел поверх головы начальника тюрьмы в ясное весеннее небо.

— Что за фрукт?

— Арсений!

— А, Фрунзе из второй камеры. В него стрелять не нужно. Его повесят. Сейчас же перевести в общую камеру номер три. Кто надзирает ночью? Жуков? Жукова перевести на четвертый этаж.

От последних слов Гудимы Фрунзе помертвел. В общую камеру!.. Жукова переводят… В припадке отчаяния он готов был броситься на Гудиму, схватить его за горло. Каков мерзавец!.. Одним ударом разрушить все…

Проницательность этого тюремщика была поистине дьявольской.

В камере номер три среди других подследственных находился Павел Гусев.

— Все, Паня, затея наша лопнула.

— Как же так?

— Вот так. Почитал бы лучше стихи.

— Какие уж тут стихи…

— Ну, ну. Vestigia nulla retrorsum, что значит — ни шагу назад! У меня есть новый план. Убежим вместе. Нужно только, чтобы нам разрешили работать в столярной мастерской, в подвале…

Гудима угрожал виселицей. Очень уж всем им хочется вздернуть рабочего вожака… Но Фрунзе, как и всякий революционер-профессионал, был искушен в вопросах законодательства, знал наперечет все статьи Уголовного уложения. Как бы ни ярились царские сатрапы во главе со Столыпиным, они вынуждены считаться с законами, ими же установленными. В худшем случае — статья сто вторая: каторжные работы, лишение всех прав и вечная ссылка в Сибирь по окончании срока каторги.

Так думал Фрунзе до 3 июня 1907 года. А когда узнал, что вопреки всем законам Столыпин разогнал Государственную думу и арестовал депутатов социал-демократов, то понял, что начинается эра дикого беззакония и что если его, Фрунзе, захотят повесить, то не посчитаются ни с какими уложениями. Рабочего депутата думы Жиделева сослали в Сибирь, в далекое село Качуг, Верхоленского уезда.

Судебный следователь по особо важным делам при Владимирском окружном суде объяснил, что к суду привлекается не только Фрунзе, но и все руководители Иваново-Вознесенского союза РСДРП. Арестованы Постышев, Мокруев, Уткин, Караваев, Сулкин, Коняев, братья Шеевы — всего тридцать восемь ивановских большевиков. Взяли большевичку Любимову. От других подследственных удалось узнать, что в результате арестов и репрессий от союза, насчитывавшего совсем недавно свыше двух тысяч членов, осталось человек пятьсот.

Затевается грандиозный процесс. Только теперь в полную меру прояснились контуры замысла Столыпина. Министр «железная перчатка» хорошо разработанным маневром нанес тяжелый урон партийным организациям всех крупных городов России: были обескровлены Московская, Петербургская, Екатеринбургская и другие большевистские организации.

Фрунзе с самого начала решил использовать суд как трибуну. Следователь был удивлен, что он не стал запираться, а сразу же признал свою причастность к противоправительственной партии. Да, он призывал к свержению самодержавия, руководил Иваново-Вознесенской стачкой, дрался на баррикадах. Но что из того? Это дело убеждений. С таким же успехом можно обвинить Столыпина в приверженности к самодержавию. Сообщники? В революционном деле нет сообщников, а есть единомышленники. Их сотни тысяч. Человек, предающий руководителей рабочего класса, предает дело рабочего класса. А как он, Фрунзе, может предать дело всей своей жизни? Стоит ли после этого жить?

— Но вы совершили вооруженное нападение на Лимоновскую типографию? Вот листовки, найденные у вас при обыске.

— Господин следователь! У меня при обыске нашли «Капитал» Маркса. Но это еще не значит, что я печатал его в Лимоновской типографии.