Все волки Канорры (СИ)

— Что ж я — шарлатан какой-то? — возмутился кожаный халат. — Подпольный знахарь из далекой Юкоки? Пришиваю уши на дому, консультирую под деревом в ночной тиши, отрезаю хвосты, толку косточки и чешуйки в ступе? За кого вы меня принимаете, милорд?

— А почему вы никогда раньше не упоминали о вашем кабинете? — слабо защищался Зелг.

— Да что ж я — кабинетный червь? Заглохлая шлямба? Нудный теоретик, в глаза не видевший живого пациента? Да за кого вы меня принимаете, милорд?

Герцог подумал, что принимает Дотта за черный халат со скверным характером внутри, но понял, что этот диагноз, несмотря на всю его безошибочность, ему поставить не дадут, и покорно проследовал за своим верным эскулапом в его таинственную обитель.

Кабинет доктора Дотта впечатлял существо, не подготовленное к медицинским сюрпризам. Его украшали, в основном, диковинки, добытые с боями у таксидермистов; картинки — частью узкопрофессионального, частью неприличного содержания — предмет мечтаний полковника Даэлиса и кобольда Фафетуса, время от времени ностальгировавшего по старым добрым денечкам, когда он работал специалистом по «беседам, особо располагающим к откровению»; а также огромная коллекция своеобразных портретов с душераздирающими подписями от бесчисленных поклонниц любвеобильного призрака, вроде таких несомненных шедевров, как «Твоя навек целиком и по частям», «Исследуй меня всю», «Я ваша и посмейте только отказаться», «Бессовестному тирану моего сердца — мое сердце». Проследив за взглядом молодого некроманта, халат пожал кожаными плечами, будто говоря: «Они такие, ничего не попишешь», и принялся шустро копаться в шкафах, в сундучках и на этажерках. Поучительные цветные витражи на оконных стеклах стали наливаться светом под первыми лучами восходящего солнца.

— Вот лучше бы, вместо того, чтобы меня лечить, сходили к нашим новым гостям — поговорили все-таки по душам, как в некотором роде коллеги и братья по разуму, — укорил Зелг. — Неловко как-то. Люди, если можно так выразиться, стоят в коридоре, на сквозняке, все сквозь них бегают, как оглашенные.

— А я их уже навестил с дружеским визитом, справиться, как они тут устроились, не нужно ли чего, не желают ли принимать публику — и если да, то какое время будет для них удобнее.

— А что же вы сразу мне не сказали? — взволновался Зелг. — Почему от меня всегда все скрывают? Ну, не томите! Как прошла беседа?

— Никак. Они ни с кем не говорят. Они же духи.

— Вы тоже.

— Ну, упаси боже! Я привидение. Вы что — не изучали разницы между духами, призраками, мороками и привидениями? Чем вы там вообще занимались в своем университете?

— Математикой, — ответил растерявшийся некромант. — Философией. Логикой. Точными науками. Астрономией еще и стихосложением.

— Ну, и помогло это вам? В общем, милорд, — только вот не надо мне тут опасно клубиться — они не заговорят с простым привидением вроде меня, ибо явились не за тем, чтоб лясы точить. Нужна была какая-то мощнейшая магия, чтобы призвать их из небытия. У них тут то ли миссия, то ли еще что-нибудь такое же возвышенное и загадочное. У духов всегда так, возьмем, к примеру, нашу Касю.

Тут доктор Дотт внимательно вгляделся в лицо вельможного пациента и согласился.

— Хорошо, Касю брать не будем, а то вы мне здесь все спалите к чертовой матери. Но суть от этого не меняется. Духи — существа грандиозные, отличаются от призраков и привидений, как вы — от простого смертного. И говорить они станут, вероятно, с тем, из-за кого или по чьей милости здесь объявились. Я навел справки там-сям и выяснил, что этот вот волк на их гербах — родовой герб Турандаров, первых королей-магов Канорры, так что я ставлю рупезу против двух на князя Гампакорту. Если они с кем и заговорят, так это с ним. Странно, что он игнорирует их присутствие. Впрочем, очень даже такое может быть, что они где-то когда-то чего-то не поделили.

— Он родился гораздо позже, чем они умерли, — сообщил герцог.

Дотт внимательно рассмотрел его, как выдающийся экспонат своей коллекции.

— Я родился лет на тысячу позже вашего блистательного дедушки, и не далее как вчера мы с ним славно не поделили десять рупез и семнадцать пульцигрошей. Нет, дело не в том, кто когда родился. Эти духи выжидают урочного часа. Я и сам всегда выжидаю урочного часа.

— Это как?

— Ну, у меня на кафедре Костознания был один профессор — не профессор, а прыщ на… — призрак тяжко вздохнул, не в силах понять, почему его повелитель так не любит смачные выражения, — скажем, на носу. Так вот, после своей смерти я всегда являлся ему в урочный час — годовщину выпускного экзамена и с этакими художественными завываниями отвечал на вопрос, на котором он меня тогда срезал. Он у меня до того дошел, что накануне этого дня бегал по всем храмам, жертвы приносил, Тотису молился, шарлатанам всяким прорву денег отнес. А я семнадцать лет подряд регулярно, как восход солнца, дескать «стопа циклопа состоит из трехсот семнадцати костей и косточек, как то…» — и пошел чесать наизусть. А уж он корчится от мук невыносимых. Мало кто встречал смертный час с такой радостью и облегчением.