Все волки Канорры

Легкая кавалерия Ройгенона испытывала трудности, с которыми не сталкивалась никогда прежде: ее атаковали с воздуха тетя Вольпухсия, дядя Герменутий и все обитатели кассарийского фейника общим числом триста семьдесят шесть совершеннолетних мужественных феев и энергичных фей. По свидетельству Борзотара, каждому из них в отдельности было далеко до несравненной Гризольды, но вместе они могли довести до белого каления любую намеченную жертву. Рыцари чувствовали приблизительно то же, что чувствует циклоп — любитель меда, забравшийся в поисках любимого лакомства в густые заросли крапивы и подвергшийся нападению разгневанных пчел: исполинская сила, которая всегда помогала ему преодолевать обстоятельства, здесь ничего не решает, и невозможно уменьшить ущерб старыми испытанными способами.

Воины беспорядочно махали мечами и тыкали копьями в воздух, пытались сбить фей щитами и булавами; ругались, как амарифские сапожники, но добились только того, что чуть не повыкалывали себе глаза и понаставили друг другу кучу впечатляющих синяков и знатных шишек. Тетя Вольпухсия, порхая между ними с ловкостью и наглостью комнатной мухи, тонким голосом кричала «Круши супостата!», дядя Герменутий призывал давить и топтать. Менее опытные, но, как любая молодежь, более завзятые феи обоих полов обещали «порвать их на части», «проглотить с доспехами», «придушить собственными руками» — и прочее в том же духе из бессмертного репертуара огров-мракобесов.

Кавалеристы затравленно озирались и предлагали каждому встречному-поперечному воину выгодный обмен противников с доплатой и поощрительными призами. К чести их братьев по оружию, ни один из них не оказался настолько глупым или жадным, чтобы принять это предложение и променять приличного монстра вроде косматоса или смертоносного демона, как Намора Безобразный, на стаю диких необузданных фей.

Гризольда какое-то время скептически наблюдала за происходящим, сидя по обыкновению, на правом наплечнике Зелга и пыхтя трубкой, и ежеминутно напоминала себе, что она приставлена стеречь покой кассарийского герцога, и клялась не вмешиваться. Наконец, ее терпение лопнуло, и она завопила:

— Какое жуткое дилетантство! Какое любительское безобразие! Нет, им необходимо чуткое руководство, а не то они погубят мою репутацию! Галя, подождите меня тут и постарайтесь не впутаться в какую-нибудь неприятность. Я скоро вернусь.

С этими словами фея взмыла в воздух и понеслась к родственникам, выкрикивая на ходу ценные указания. Зелг помахал руками, отгоняя дым, и жадно глотнул свежего воздуха. Тетя Вольпухсия вспыхнула, как стог сена засушливым летом после удара молнии — мгновенно, ярко и вся сразу. Дядя Герменутий заверещал что-то педагогическое. Начал он довольно оригинально, со слов «Вот я в твои годы…». Гризольда метко парировала: — «Когда это было. Еще Тотис не спал». Тетя Вольпухсия вспыхнула вторично: так бывает, что молния ударяет в одно место дважды. Молодежь привычно разделилась на два лагеря — сторонников Гризольды (они всегда завидовали ее независимости) и поборников традиций (они всегда завидовали ее независимости); и обе стороны тут же принялись доказывать с пеной у рта, кто из них более прав в исторической перспективе, опираясь на конкретные примеры. Для примера они избрали тех, кто оказался под рукой — рыцарей Ройгенона, и бедняги быстро поняли, что если они думали, что у них проблемы, то это были не проблемы, а тотисова благодать, а настоящие проблемы начались только сейчас.

* * *

Нынешним утром маркиз Гизонга чувствовал себя совершенно особенно: он будто бы вернулся в добрые славные времена, когда был юным беззаботным виконтом Шушимой, притчей во языцех в полку тяжелой кавалерии, бретером, любимцем женщин — вечно без гроша в кармане, но зато с обязательной парой записочек от страстных поклонниц. Ему было неполных восемнадцать лет, когда он несся в лобовую атаку на гриомские полки, обгоняя знаменосца, и до сих пор вспоминал, как хлопал на ветру флаг за его спиной. Если бы кто-то сказал ему тогда, что двадцать пять из следующих тридцати лет, то есть почти всю будущую жизнь, он проведет в неуютных кабинетах Главного казначейства, исписывая и читая пальпы скучных бумаг, он бы посмеялся над горе-пророком и ни за что не поверил ему. В отличие от маркиза Гизонги, виконт Шушима жил сегодняшним днем, не представлял, что ему когда-нибудь может исполниться сорок лет, и видел себя бравым полковником в боевых наградах и шрамах.

Битва при Липолесье не могла с такой полнотой воскресить его воспоминания, потому что слишком сильно отличалась от нынешней. А сегодня он ощутил на губах давно забытый вкус — азарт охотника, беззаботность смертного, не боящегося смерти, и веселую злость. Как и тридцать лет назад, он защищал Тиронгу от захватчиков; и первым врезался в тесные ряды вражеских топорников, обогнав удивленного Борзотара с черным знаменем Кассарии; и оно снова хлопало у него за спиной, как крылья огромной птицы.