Про узкий кругозор лорд Саразин только что узнал от Бургежи, который взахлеб строчил очередную заметку, оккупировав для этой цели огромный тифантийский барабан, который обычно посылал в битву стройные полки закованных в броню тяжелых пехотинцев. Попытки воспользоваться барабаном по назначению эльфофилин пресекал на корню, и пресекал сурово. Одного барабанщика хватил когтями по руке, на второго зашипел, третьего обещал прописать в газете. Все трое отступили, потому что полководцы и короли — это, конечно, тоже серьезно, но о военном корреспонденте Кассарии ходили по Ламарху легенды, а о них ходили только слухи и сплетни. А кто ж в здравом уме станет противиться живой легенде, журналисту, превзошедшему своей харизмой Генсена и Князя Тьмы? Так что мерный рокот исполинского барабана не поддерживал тифантийских воинов в этом великом и страшном сражении; а если кто из тифантийских летописцев написал впоследствии что-нибудь элегическое о том, как стук барабана ненавязчиво вплетался в бурный рев Шунашхе и идеально сочетался с топотом подкованных копыт, образуя грозную и величественную мелодию, так вы ему не верьте — враль он и выдумщик. И в глаза не видел Кахтагарской равнины, и не знает, что там происходило весь этот длинный и невероятно насыщенный событиями день.
А между тем, пока кассарийские оборотни гоняли топорников, амазонки — легкую кавалерию, демоны крали ворота, а Гризольда испепеляла гневным взглядом Батаара и объясняла ему, что он еще «малявка возражать древней замужней полномочной особе на двойном окладе в военное время», наступил полдень.
Таких полудней история знает немного.
Когда солнце в своей пышущей золотым жаром колеснице взлетело… ну, вы знаете, только что читали, — лорд Саразин принял решение. Он воздел руки к этому самому пышущезолотому тысячелучевому огненноликоглазому божеству и выкрикнул древнее заклинание. Бургежа, единственный, кто расслышал все дословно, воспроизводить его отказывается, мотивируя тем, что значительное число подписчиков его журнала составляют приличные семейные люди и благовоспитанные одинокие домохозяйки, и он не намерен разоряться из-за пресловутой любви к исторической правде. Опять же следует задуматься и о подрастающем поколении, — утверждал он, — об этих хулиганах и мошенниках, о которых вспоминают всякий раз, когда завистники хотят обвинить конкурента в непрофессионализме. Так что ограничимся простым определением — длинное заклинание на неизвестном, возможно, уже мертвом языке.
То ли природа, то ли Тотис, то ли древние божества, но кто-то из них наверняка, планируя мир, решил, что все должно находиться в строгом равновесии. И с тех пор на всякий яд есть противоядие, на всякое действие — противодействие, на всякого мужчину — женщина, хотя и те, и другие категорически против. Для демонов тоже припасли кое-что особенное.
Когда по всей Кахтагарской равнине стали появляться какие-то подозрительные норы — огромные, как Пыщеры Безумного Орка (одна из природных жемчужин Аздака, посещение и восхищение кровавым закатом над отвесной скалой обязательны, не забудьте приобрести на память оригинальные круглые открытки со здешним пейзажем), черные, клубящиеся мертвенным сизым дымом с неприятным резким запахом, Юлейн одним из первых заметил их с высоты своего древнеступа и забил тревогу.
— Зелг, граф, милорд Такангор! Смотрите туда! Или туда!
— Хуже всего, — рассудительно сказал Прикопс, — что вполне можно смотреть также сюда, и сюда, и вон туда. И еще правее от «туда», там тоже три или четыре таких пещеры. Что оно такое, хотел бы я знать? Мне это даже как натуралисту обидно, что я затрудняюсь определить их происхождение.
— Происхождение магическое, доисторическое, относится к смутному периоду начала времен, — сообщил Бедерхем, приземляясь возле арки. — Современным натуралистам незнакомо в силу несуществования. И, кажется, у нас крупные неприятности.