Все впереди

— Ладно, ладно! Я посижу и одна. Только бы твой Мишка не пришел, он меня не может терпеть. Я ведь вижу, все вижу…

Совсем расстроенная, Люба прошла в гостиную, где было очень шумно. Она видела каждого из ребят всего по два-три раза и в общем-то не пыталась четко запомнить имена, казалось, что имена у них одинаковые. Где Виктор, а где Володя, сразу было не разобрать, но лица, волосы и фигуры у всех разные. И Люба про себя называла их по-своему: этот кругленький, этот цыган, а вон тот, самый стеснительный, напоминает известного киноактера. За глаза она так и называла его: «этот киношный мальчик». «Мама, ну почему он киношный?» — сердилась Вера. Подруги дочери, наоборот, запомнились Любе больше по их истинным именам.

— Любовь Викторовна, а трудно быть учителем музыки? — спросила одна, когда Люба принесла на подносе чай.

— Отчего же… Совсем не трудно.

— Но ведь нужен музыкальный талант, да?

— От всех только и слышно: талант, талант! — сказал цыганистый неустоявшимся басом. — А что такое талант?

— Это, Витенька, такой витамин.

— Сам ты витамин!

Поднялся азартный спор, что в жизни важнее — талант или усидчивость. Люба, наблюдая за ребятами, в какой-то момент тоже почувствовала себя девятиклассницей. Но страх от того, что вот-вот появится Наталья, мучил ее.

Купленный мужем торт вызвал всеобщий восторг, вторая бутылка шампанского так и осталась нераскупоренной. В глубине души Люба надеялась, что за дочкой ухаживает именно «киношный» мальчик. Но в действительности было по-иному — влюбленным в дочку оказался цыганистый…

Люба разрывалась надвое между гостиной и кухней. Наталья несколько раз порывалась идти поздравлять Веру, и каждый раз Люба с трудом удерживала ее:

— Наташа, поезжай, пожалуйста, домой! Очень прошу…

— Ты почему меня гонишь? Твой Димка не прогнал бы. Он бы мне и вина налил… Ты сама-то хоть видела ли его?

— Кого? — у Любы захолонуло внутри.

— «Кого, кого»!.. Она еще притворяется.

— Никого я не видела! — вспыхнула Люба. — Его много лет нет даже в Москве. Чего ты несешь?

— Да я сама его видела! В Елоховском. Борода, как у попа. Я и подумала, что он теперь поп… — Наталья засмеялась, закашлялась. — На Бауманской кричу: «Дима, Дима, ты чего такую бороду отр…»

— Замолчи! Ради Бога, не говори ничего при детях..

— А что дети? Им тоже надо знать про отца. Вон Верочка уж скоро невеста…

Вера как назло зашла зачем-то на кухню, и Наталья полезла к ней с поцелуями.

— Вера, пожалуйста, уйди… — Люба с трудом сдерживала в себе истерический крик. — Уйди, посмотри в окно, что делает Ромка…

Но и Ромка уже пришел со двора и глазел на всю эту сцену.

— Ах ты, мой медведушка… — опять запела Наталья, пытаясь присесть и обнять Ромку. — А что? Мой и есть! Кабы не я… Да кабы не я, его бы и на свете-то не было! Миленький. Помнишь, Любушка, ты уж поехала на аборт… А я тебя и отговорила, в больницу-то не пустила.

Вера стояла на кухне и слушала, стояла и слушала.

Люба почувствовала, как ноги ее стали какими-то толстыми, ватными, кухонный шкаф и холодильник вдруг поменялись местами и поплыли в глазах.

— Любовь Викторовна, вам что-нибудь помочь? — ребята нагрянули в кухню всей гурьбой.

Наталью как ветром сдуло.

— Ничего не надо… — очнулась Люба. — Идите, пейте чай… Идите…

Головокружение не проходило, но сердце билось ровнее. Люба попыталась осмыслить происходящее, у нее ничего не вышло.

Сколько времени?

Позвонил муж, спросил, как закончилось чаепитие, сказал, что едет домой.

В квартире было тихо, видимо, все ребята уехали.

Она сидела на кухне с закрытыми глазами. Пыталась не думать, от всего отключиться. Но она чувствовала близость беды.

Открыв глаза, Люба замерла в новой тревоге и в новом страхе. Вера снова стояла посреди кухни и глядела на мать. Губы дочери заметно подрагивали, глаза, обычно синие, были почему-то темными.

Люба встала:

— Что с тобой?

Вера молчала. Прикусывая губы, она пристально смотрела на мать.

— Что случилось? Тебя обидели?

Вера молчала. Люба нежно взяла дочь за руку:

— Почему ты молчишь? Что с тобой?

— Ничего! — Вера вырвала руку. И в этом ее «ничего» выплеснулось столько всего: и горя, и удивления, и неверия в справедливость, и разочарования… Люба враз, инстинктивно, но очень ясно почувствовала, что дочь не забыла и никогда не забудет родного отца. Осознание этого понимания вызвало в Любе новый страх и новое, еще не знакомое ей чувство. Она испытала обиду на дочь. Но Люба не могла принять эту обиду и немедленно переадресовала ее сначала на жену Зуева, потом и на самого Медведева, который, по словам Натальи, опять в Москве.

Вера глядела куда-то в одну точку, отрешенная необычная. У Любы все напряглось и сжалось внутри…

— Мама, это правда? — тихо произнесла дочь. — Правда, что ты не хотела родить Ромочку?

— Что за чушь? Что ты говоришь, Вера?

— Нет, это правда! — и лишенное жалости, обезображенное гримасой лицо дочери побелело. — Ты не хотела, чтобы он родился, ты… Он… он только случайно жив остался, наш Ромочка… Это ведь правда:

— Опомнись, дочка… Это неправда…

— Нет, правда! Я вижу! Ты не хотела…