Все впереди

— Адрес, какой у вас адрес? — кричала Люба. — Я хочу записать…

Она лихорадочно записывала что-то на старом конверте, забыв положить трубку, кидалась в спальню:

— Миша, Миша, она нашлась! С ней все в порядке… Я знаю где…

— Я тоже знаю, — спокойно промолвил Бриш.

— Ты… ты знал и молчал?

— Да нет, я в общем-то не совсем знал… Я только предполагал.

— Я сейчас же еду за ней!

— Что ж… — хмыкнул Михаил Георгиевич. — Может, прихватишь и Ромку?

— Нет, пусть спит, — она не поняла этот черный мужской юмор, а он не стал повторяться. Он сказал:

— Ты же видишь, что сейчас ночь, хотя и белая, но все же ночь. Куда ты поедешь? Ты не найдешь даже такси… Уж лучше поеду я.

Но она не слушала. Она хваталась то за сумочку, то за плащ, то искала деньги, то подводила брови, и не успел Михаил Георгиевич скопить решительность, как ее каблуки процокали в коридоре. Он слышал, как хлопнула дверца лифта.

Он поправил одеяло у спящего Ромки и прошел на кухню. Открыл дверцу холодильника, достал бутылку и с минуту разглядывал роскошную этикетку. Изящный силуэт белой, как снег, лошадки с чуть приподнятым белым хвостом заставил его иронически хмыкнуть.

«Белая лошадь, белая ночь, белая гвардия тра-та-та дочь, — подумал он зачем-то. — Я, как Аркашка, стал сочинять. Где-то сейчас Аркашка?».

Он налил в стакан коричневой жидкости. Затем положил туда два ледяных куска. Прошел обратно, поставил стакан, сел в кресло, взялся за телефон и сделал международный заказ. Но тот, кому он звонил, вероятно, выключил на ночь телефонную связь. «Какая же там ночь? Там утро, — бормотал Бриш, то и дело отхлебывая из стакана. — Хамье. Кругом дураки и хамье, даже за океаном. Я не могу так больше».

— А как это так? — вслух повторил он уже для себя свой недавний вопрос, обращенный к жене. «Ну, как? Да вот так, как есть. Долго рассказывать…»

Люба добралась до вокзала лишь под утро. Поехать за дочерью сразу она не смогла, электрички уже не ходили. Да и в такси на пути к вокзалу представилось время спокойно обдумать то, что случилось. Наконец она почти решила вернуться. На вокзале, несмотря на толкотню, показалось ей так пусто, так тоскливо, что она нашла автомат и набрала домашний номер. Прижимаясь ухом к пластмассовому кружочку, она считала гудки. Насчитала их больше пятнадцати и бросила трубку: «Неужели он так крепко заснул? Нет, он просто знает, он чувствует, что звоню я. Он нарочно не хочет подходить к телефону».

Оказалось, что звонила она не в город, а на дачу, но исправить оплошность почему-то не захотела… Ее раздражение все определенней поворачивалось в одну сторону, то есть на Михаила Георгиевича. «Почему он так спокойно спит, когда жена и дочь не ночуют дома? Почему? Вместо того, чтобы… Эта его вечная ухмылка, это хмыканье, они хоть кого выведут из себя».

Так думала Люба, заставляя себя представить хорошие свойства Михаила Георгиевича. «Нет, нет, ты несправедлива. Вспомни, как он добр с твоими детьми. Как пришел на помощь, когда ты осталась одна. Одна, с двумя детьми! А когда умерла мама…»

При воспоминании о матери ей становилось отрадней и как-то спокойней, в такие минуты она приходила в себя, к ней возвращалось благоразумие. В ожидании электрички она вдруг выяснила, что приехала не на тот вокзал. Она всю жизнь путала Савеловский с Павелецким, два эти названия сливались почему-то в одно понятие.

Ее второй звонок встряхнул дремавшего в кресле Михаила Георгиевича. Он будничным голосом пожелал ей доброго утра. «Как ты себя чувствуешь?» — спросил Бриш. Люба сказала ему, чтобы он не беспокоился, что она не успела на электричку и едет домой. «Домой? Чей дом ты имеешь в виду? — он, как и всегда, пытался шутить, сейчас это показалось ей особенно неприятным. — Так вот, Любаша, у меня есть новейшая информация! Они звонили еще и сказали, что завтра в середине дня будут в Третьяковке. Ты можешь перехватить беглянку в этом храме искусств, я сам говорил с Медведевым». — «Ты? Ты говорил с ним?» — «А что тут такого?» — весело произнес Михаил Георгиевич. У Любы перехватило дыхание. Она закончила разговор в полной растерянности. «Нет, это надо же!» — она со злостью выскочила из телефонной будки. — Он говорит с ее бывшим мужем, и ему хоть бы что! Говорит с родным отцом Веры и Ромки, а потом спокойненько сообщает ей. Какое кибернетическое спокойствие!

Люба не запомнила ничего из того ночного периода, когда уезжала, тотчас забыла, как бродила по вокзалу, как возвращалась утром. Она провожала Ромочку в школу, убирала почти пустую бутылку, заправляла постель, а сама только и думала об этом мужнином спокойствии. Михаил Георгиевич брился в ванной.

Она поджарила яичницу с ломтиками бородинского хлеба. Муж не стал есть. Выпил стакан крепкого чаю и быстро собрал «дипломат».

— Куда ты едешь? — спросила Люба.

— Если ты намерена продолжать холодную войну, то я тоже должен вооружаться. Пока! Позвоню в конце дня.

Ему пришлось наклониться, чтобы коснуться ее горячей щеки. Люба осталась слегка ошарашенной. «Что он задумал?»