Читаем Все впереди полностью

Лицо ее дрогнуло и просияло, потом мелькнула краткая болезненная гримаса, та самая, что так искажала ее еще в детстве, во время плача, и которая всегда так пугала и опустошала Медведева. Он и теперь не выносил детского плача и детского горя. А тогда… Помнится, если ей делали укол, он просто убегал из дома.

Он шагнул к выросшей дочери, осторожно взял в ладони ее голову, поцеловал в висок, потом отстранился, вытянул руки, разжал кулачищи и повернул вверх ладонями:

— А ну, покажи свои.

Она с детской готовностью, улыбаясь, положила свои маленькие нежные руки в его широкие мозолистые ладони.

— Как думаешь, а я смог бы играть Шопена? — спросил он, мигая, чтобы слезы не выкатились наружу. — Я тоже играл, когда… Когда ты была маленькая.

— Я помню, — сказала она еле слышно.

— Нет, серьезно? Неужели помнишь? А может, мы выйдем, погуляем немного? — говорил он, спеша, не веря в реальность происходящего. — Где мама? Надеюсь, ты любишь Ромку. А как дела с математикой? Ты не очень с нею в ладах, ведь так?

Он за руку вывел ее на крыльцо, и она шла, не отнимая руки, а он сыпал и сыпал вопросы.

Он и не ждал от нее ответов на все эти вопросы, он был слишком счастлив, чтобы узнавать что-то еще. Он просто говорил и говорил, ощущая ее доверчивость, и ничего больше ему не нужно было, потому что и так у него было слишком много.

Однако же на улице он почуял, что ее детская доверчивость начала исчезать, в ее синих глазах блеснула взрослая деловитость. Вера насторожилась и напряглась, он сразу почуял это. Они остановились. Он выпустил ее руку и спросил:

— Ты хочешь со мной видеться?

— Да.

Теперь она стояла с опущенными ресницами, и он не видел выражения ее глаз.

— А как ты относишься к Михаилу Георгиевичу?

— Хорошо.

— А он к тебе?

— Тоже.

В ее односложных ответах проступал подростковый максимализм, но Медведев уже слышал и едва заметные нотки вызова. И понял, что надо закончить встречу. Он понял, что для нее много и того, что было, слишком уж много. Пусть она хотя бы привыкнет к мысли, что через столько лет увидела живого отца.

— Вот мой телефон, — он записал номер на чистом листке записной книжки, выдрал листок и подал дочери. — Я не хотел бы встречаться с мамой.

— Почему? — Она блеснула глазами, и теперь в голосе звучала уже ирония, ничуть ею не скрываемая.

— Я не знаю, захочет ли видеть меня она! — твердо сказал он. — Иди.

…До самого угла дачной линии он боялся обернуться назад, а когда оглянулся, калитку уже заслонили кусты и деревья. Он почувствовал физическую боль где-то под левой лопаткой. В его памяти мелькнула и ясно проявилась горькая насмешливость, неестественная для такого возраста ирония, с какой было сказано это короткое «почему?». Одновременно и, пожалуй, навязчиво все звучали два удивительных по красоте такта, после которых Вера каждый раз путалась, играя одиннадцатый шопеновский полонез.

Нет, он не почувствовал облегчения после встречи с дочерью. Мысли, одна другой загадочнее, чувства, одно другого новее, тревожнее и печальнее, роились в его сознании. Но вопреки этому он ощущал себя сильнее и многозначней.

Не заезжая в Москву, он в тот же день со многими автобусными пересадками вернулся в совхоз.

3

Люба Бриш с детьми и мужем жила в обширной квартире, обставленной двумя гарнитурами. Сложный и долгий обмен медведевской и бришевской жилплощадей завершился весьма удачно: это было лет пять или шесть назад.

Люба не считала года. Она просто боялась считать. Мать Зинаида Витальевна умерла как раз в ту пору, когда Слава Зуев покалечился на машине. Люба не любила вспоминать те кошмарные времена. Как хорошо, что теперь-то все это давно позади! А что впереди? Она спряталась от своего возраста, всерьез считала себя совсем молодой. Почти девчонкой, и только. Иногда, осмыслив свой возраст, она ужасалась и от страха снова впадала в иллюзию.

Конечно, годы бегут… Вон и Ромушка уже во втором классе, а дочка совсем взрослая: сегодня ей торжественно вручат паспорт. Правда, в последние дни с девочкой происходит что-то совсем непонятное. То грубит, то ласкается. Миша говорит: «Успокойся, это переходный возраст». А что значит переходный? Однажды Люба не сдержалась и накричала на дочь. От этого Вера неожиданно разрыдалась, начала собираться куда-то, надевать плащик. Тогда расплакалась и сама Люба, а глядя на них, заплакал и Ромка. Все трое ревели, когда приехал Миша. Он быстро всех примирил и всех успокоил.

Что бы она делала без него? Вот и сегодня он бросил свои дела на работе, уехал на дочкино торжество.

Люба отстранилась от зеркала. Надо было собрать стол и встретить Ромку да еще успеть переодеться и хоть немного сделать прическу.

С хозяйственной сумкой она сходила вначале в овощной, затем в винный, купила минеральной воды и две бутылки шампанского. Кондитерский на сегодня отпадал: Миша позаботился о каком-то совершенно фантастическом торте. Всё, кажется, всё!

Перейти на страницу:

Все книги серии Роман-газета

Мадонна с пайковым хлебом
Мадонна с пайковым хлебом

Автобиографический роман писательницы, чья юность выпала на тяжёлые РіРѕРґС‹ Великой Отечественной РІРѕР№РЅС‹. Книга написана замечательным СЂСѓСЃСЃРєРёРј языком, очень искренне и честно.Р' 1941 19-летняя Нина, студентка Бауманки, простившись со СЃРІРѕРёРј мужем, ушедшим на РІРѕР№ну, по совету отца-боевого генерала- отправляется в эвакуацию в Ташкент, к мачехе и брату. Будучи на последних сроках беременности, Нина попадает в самую гущу людской беды; человеческий поток, поднятый РІРѕР№РЅРѕР№, увлекает её РІСЃС' дальше и дальше. Девушке предстоит узнать очень многое, ранее скрытое РѕС' неё СЃРїРѕРєРѕР№РЅРѕР№ и благополучной довоенной жизнью: о том, как РїРѕ-разному живут люди в стране; и насколько отличаются РёС… жизненные ценности и установки. Р

Мария Васильевна Глушко , Мария Глушко

Современные любовные романы / Современная русская и зарубежная проза / Романы

Похожие книги

Люди августа
Люди августа

1991 год. Август. На Лубянке свален бронзовый истукан, и многим кажется, что здесь и сейчас рождается новая страна. В эти эйфорические дни обычный советский подросток получает необычный подарок – втайне написанную бабушкой историю семьи.Эта история дважды поразит его. В первый раз – когда он осознает, сколького он не знал, почему рос как дичок. А второй раз – когда поймет, что рассказано – не все, что мемуары – лишь способ спрятать среди множества фактов отсутствие одного звена: кем был его дед, отец отца, человек, ни разу не упомянутый, «вычеркнутый» из текста.Попытка разгадать эту тайну станет судьбой. А судьба приведет в бывшие лагеря Казахстана, на воюющий Кавказ, заставит искать безымянных арестантов прежней эпохи и пропавших без вести в новой войне, питающейся давней ненавистью. Повяжет кровью и виной.Лишь повторив чужую судьбу до конца, он поймет, кем был его дед. Поймет в августе 1999-го…

Сергей Сергеевич Лебедев

Современная русская и зарубежная проза / Современная проза / Проза