Все впереди

Всё, да не всё. Люба Бриш с наивностью ребенка иногда подменяла понятия, подставляла вместо одного (недоступного, или непонятного, или непосильного) нечто другое — доступное, понятное и посильное. Передумав обо всех грозящих ей неприятностях, она считала, что от них она избавилась. Но ее тревожило что-то еще. И вот ей казалось, что если она купит еще что-то, что она забыла купить, то и тревога исчезнет. Но куплено было исключительно все необходимое, сумка была полна, а какой-то червь все-таки шевелился и точил Любино сердце. Ей снова волей-неволей пришлось вспоминать один дачный недавний случай.

Дяденька, который делал новый забор, был очень смешной. Поэтому Ромочка и подружился с ним в первый же день. Мальчик смотрел то на молоток, то на топорик, мелькавшие перед ним. Приходилось даже поворачивать голову. Работал дяденька очень быстро, но говорил еще быстрее:

— Рэмэнэ тэбжэбэ пэслдн звнк?

Ромка ничего не понял и глядел с открытым ртом. Вера была как бы переводчицей, она понимала дяденьку лучше:

— У тебя уже был последний звонок? — повторила она вопрос дяденьки.

— Был! — радостно ответил Ромка.

— Знэчтэ тэпр вэтпск, — опять сказал дяденька, но Ромка опять ничего не понял.

— Скэлктэбл? — спросил дяденька.

Ромка молчал, и Вере снова пришлось объяснять:

— Он спросил — сколько тебе лет?

— А, — сказал Ромка и сказал сколько.

— А твэсэствер?

— Шестнадцать! — восторженно заорал Ромка, хотя и не любил этот вечный вопрос о годах. Однажды, когда он был совсем маленьким, его спросили, сколько лет сестре, он сердито ответил: «Она мне еще не говорила».

— Шестнадцать! Шестнадцать! — орал Ромка от радости, что расшифровал тарабарский язык дяденьки, который делал забор. В это время другой дяденька вышел из соседней дачи и сел на крыльце.

— Никэлэтэбэлэшь? — громко спросил плотник и ушел на ту сторону разговаривать.

День был жаркий. Ромка думал, что бы значило это «Никэлэтэбэлэшь», но ни до чего не мог додуматься, пока Вера шепотком на ухо не растолковала ему:

— Он спрашивает: «Николай, ты болеешь?»

— А-а! — протянул Ромка и поймал комара. Он хотел съесть комара и положил его в рот.

— Сейчас же выплюнь! — заругалась сестра. — Ты что, лягушонок? Это одни лягушонки едят комаров.

Ромка, не желая быть лягушонком, начал выплевывать комара, но тот куда-то исчез.

Люба в это время позвала детей, дала им денег и послала купить мороженое.

— Нэкэлэ-тэбэлэш! Нэкэлэ-тэбэлэш! — закричал Ромка и выбежал за калитку.

— Что он тараторит? — спросила Люба у дочери.

— Мамочка, расскажу потом! — смеясь, крикнула Вера и выбежала следом за Ромкой. Люба разложилась было со стиркой, но тут настырно задребезжал входной звонок. Кто-то нетерпеливо давил на кнопку. Люба отодвинула занавеску в кухне, посмотрела и ужаснулась: пьяная Наталья объяснялась у калитки с плотником, держась за его рукав.

Люба просто не знала, что делать. Муж запретил не только пускать, но даже говорить с Натальей по телефону. Вид у нее ужасный, вот-вот придут дети. Пока Наталья любезничала с плотником, Люба лихорадочно думала, как быть. «Не пускать, — мелькнуло вдруг в голове. Она была рада своей внезапно пришедшей решительности. — Не пускать, да и всё! Еще в таком виде…» Любе хотелось распалить в себе гнев, но гнева почему-то не было, только жалость и стыд. Наталья продолжала болтать с плотником, не забывая давить на кнопку.

— Они все дома! Так? А если не откроют, я полезу через твои заборы! — она хрипло захохотала. — Алё!

— Вэдэмэ нэкэвэнэ, — проговорил плотник.

— Чего, никого нет! Что ты мне мозги-то пудришь? Ты пилишь, так и пили. Любка! Он что у тебя, заместо собаки?

Тут плотник, наверное, не сдержался и сделал что-то, может, оттолкнул ее, может, выругался. Люба не видела. Она боялась глянуть в окно, она сжалась, пытаясь не слушать нецензурную брань. Наталья орала на всю Пахру:

— Ты хоть знаешь, дурак, кому забор-то? Доктору! Он доктор наук, а пихает меня в дурдом! Я его самого в дурдом! Он сам алкаш хуже меня! Я ему покажу принудлеченье!

Люба, набравшись духу, вновь осторожно взглянула в окно. Плотник, смеясь и широко раздвигая руки, выпроваживал Наталью на улицу, отстраняя ее все дальше от дома.

— Во-во! — кричала Наталья. — Уж и своих вышибал завели! Испугались? Заборы делают! Меня в дурдом? А вот, Мишенька, фигоньки тебе! Фигоньки не хочешь ли? А ты, Любочка, ты-то! На порог меня не пустила. Ладно… И чего это ты передо мной-то нос задрала? Подумаешь, я тоже спала с твоим долговязым! Я ему такой дурдом покажу…

Какой ужас! Наталья с этой своей страшной сумкой (в сумке, наверное, была недопитая бутылка) так сейчас и мерещилась. Платье в каких-то пятнах, висело на один бок, Люба особенно это запомнила. О каком это дурдоме она кричала? Бедный Славка. А когда вспоминалась самая гнусная, словно бы приснившаяся Натальина фраза, Любу бросало в жар от стыда и негодования. Сейчас она даже остановилась на тротуаре.